Изнанка

– Эк ты придумала красиво. Мы не цветы, чтобы вырывать нас можно было. Куда отсюда живым вырвешься? – Я взял палку с дороги, и, стоя на одной ноге, счищал толстый слой налипшей земли и глины, что не отходил сам, и мешал ходьбе.

– Мишенька, а давай вместе, а? – Её тоненький голос завибрировал, загудел внутри, опустившись на несколько тонов ниже обычного. – Я много чего по хозяйству могу. Жить будем вместе.

– Так, а чем это отличается от того, чего ты так страшишься? – Я улыбнулся, наконец встав на обе ноги. – Нет, я всегда один, в этом и есть моя небольшая свобода, Катерина. Кому-то может показаться, что неправильно это, но я не слушаю никого.

– Мишенька, а зачем же мы тогда вот сейчас всё это сделали?

– Как зачем? Ты же сама захотела.

– Мне хотелось ощущения, что я живая. Что что-то может пойти не по чьему-то плану. Что я могу решать сама.

– Это было твое решение, и жить вместе мы не договаривались. Всё пойдет дальше своим чередом.

– Мишенька, зачем ты так со мной?

– А потому что я честный человек. И никого я ни разу не обманул. Ни себя, ни других.

– А как же попова дочка?

– Так она хотела приключений и свободы. Сама предложила остаться, пока отца не было дома, а потом решила, что хочет замуж. Такое право решать всё за всех у нее появилось. А как узнала, что я не буду на ней жениться, так обозлилась.

– Значит я такая же, как и все твои другие?

– Выходит, что так.

– И как же дальше будет, будешь ходить по нашему дому, и делать вид, что знать меня не знаешь?

– Я, Катерина, замажу печь за час, и больше не будет у меня необходимости ходить по вашему дому. А коли где встретимся – так я всегда с большим к тебе уважением.

Руки её сжимались в кулаки. Я думал, она заплачет, или разрыдается, но нет, только шаг ускорила, и ушла чуть вперед по примятой земле лесной дороги.

До самого начала зимы я её не встречал нигде. Пока не дернула за рукав на рынке субботнем, где я стоял каждый выходной, и продавал свой кирпич. Принесла пирог, это мать велела передать. Был первый забой на подворье, и в благодарность за починку печи она решила угостить пирогом со свежим мясом.

– Мишенька, поговорить нам надо. – Она сильно подурнела, под глазами темными дугами стояли бессонные ночи, или может болезнь какая. А голос всё тот же, тоненький ручеек. И смотрит выжидательно. Глаза огромные, черные, не девичьи совсем.

– Говори. – Я отчего-то нервно сглотнул, и поежился.

– Понесла я, Мишенька. – Она обернулась, ища глазами, если кто-то смотрит на нас. – Я сначала сомневалась, а сейчас я его чувствую внутри. Хоть и рано еще, но я чувствую.

– А свадьба когда твоя?

– Весной, через три месяца. Уже не скроешь. Я была у Анны, что коров лечит, да не помогло. Оно продолжает расти. – Она ткнула в живот, и стоном тяжело выдохнула.

– Мишенька, давай уйдем вместе отсюда, а?

– Куда же мы уйдем?

– Да куда угодно. В другое место. А потом откроемся родителям. Позже.

Я стоял, оглушенный этой мыслью, не смея вымолвить ничего вслух.

Она стояла боком ко мне, чуть раскачивая головой по сторонам, тяжело дыша, и, кажется, ничего не видя. Несколько раз порывалась что-то сказать, но останавливалась, и молчала, молчала, громко вдыхая, и бесшумно выталкивая воздух их себя.

– Хорошо, Катерина. Давай уйдем. – Наконец смог я произнести вслух. – Когда ты надумала из дома идти?

Она опять покачнулась, и монотонно забубнила:

– Буду ждать тебя вечером в девять за калиткой. Как все заснут, я выйду из дома, и мы уйдем. – Тоненький голос стал еще тише, и почти перейдя на шепот, она еще раз прозвенела – Вместе.

Она стояла спиной, и не смотрела в мою сторону. Договорив, легко оттолкнулась ногой от земли, и, размахивая руками, пошла вдоль кирпичей, ящиков, и мешков.

Я со всего размаха стукнул кулаком по кирпичу, что был выложен один на другой. Гора пошатнулась, но устояла. Я взял один, пористый, серый, и со всего размаху, не глядя швырнул на зады, где был пустырь, с редкими кустами и деревьями. Раздался кудахтающий крик. Я присмотрелся, и подошел к дергающейся птице на земле. Перешиб ему камнем грудину. Тут всегда полно птиц, и со временем перестаешь их отмечать, как что-то особенное.

Он еще был жив, судороги сотрясали его тело, и крылья вздрагивали, сметая с земли крошки снега, оставляя полозья и отпечатки перьев по земле. Большого снега и сильных морозов в этом году еще не было, и бурая, грязная земля пролазила через тонкий слой ночного наноса. Я разгреб ногтями землю – она оказалась еще мягкой, не заледеневшей, рассыпающейся на отдельные большие комки. Внутри кисло сжалась тряпками мокрыми жалость, спину охладило пОтом, и я машинально смахнул тыльной стороной ладони несуществующие капли с холодного лба.

В прозрачном утреннем воздухе были чуть видны тонкие вращающиеся льдинки, в форме наломанных соломинок. Я всхлипнул, одним движением свернул голубю голову, уложил его в маленькое углубление, и кое как присыпал рыхлой, непослушной землей. Резко встал, и пошел домой.

Она действительно ждала меня за калиткой. Стоило мне появиться на их улице, как большая, вразвалку идущая тень отделилась от забора, и замахала руками.