Интернат

Но Пашу никто не трогает, пацана он больше не видит и быстро о нём забывает. А вот довелось вспомнить. Как же так, думает Паша, разглядывая тёмную толпу перед собой. Как же так случилось? Как я не заметил, что мои ученики теперь воюют против меня? Как я это упустил? Хотя, пробует он себя успокоить, почему против меня? Не против меня. При чём тут я? Да ладно тебе, не против тебя, не соглашается он сам с собой, понятно же, что именно против тебя, конкретно – против тебя. Против всего, что с тобой связано. А что со мной связано, не понимает сам себя Паша. Да всё, отвечает он себе, и твой предмет, и твоя школа, и флаг, что над ней висит. Они же за это воюют. Точнее, против этого. Почему он меня не сдал, думает Паша. Почему отпустил? Мог же сдать. Было за что, честно говоря. И что бы тогда стало с малым?

И тут Паше опять становится страшно. Очень страшно. И очень холодно.

+

Так покойников несут на кладбище: идут неторопливо по улице, никуда не спеша, несут гроб, проходят последние хаты, выходят за околицу, будто выносят что-то ненужное – подальше от чужих глаз, подальше от дома. Так же и сейчас: толпа растягивается вдоль улицы, словно пожарный шланг, тянется сквозь дождь в предместье, в сторону от центра. Первые уже теряются за дождевой завесой, последние ещё толкутся тут, около магазинов, спорят, переубеждают друг друга.

Перед этим обе толпы сошлись, стали расспрашивать, кто откуда, кто куда. Сразу объявились наиболее осведомлённые, которые говорили, что посёлок обязательно будут отбивать, что на станцию всю ночь прибывали эшелоны с техникой, откуда-то из Харькова, и сегодня всё это двинется сюда, чтобы отбить посёлок. На вопрос, зачем его отбивать, звучали исчерпывающие ответы, что, во-первых, здесь шахты и уголь, во-вторых, отсюда прямая дорога в город, в-третьих, тут их никто не ждёт: те, что зашли вчера, все в городе, на посёлке их нет вовсе, заходи, забирай, водружай на сельский совет государственный флаг. Мужчины значительно молчали, если говорили, то давая женщинам себя перебивать, затем так же бесцеремонно перебивали женщин и растолковывали, что никто, ясное дело, сюда не ткнётся, станцию ещё вчера разбомбили, вместе с техникой, но здесь оставаться всё равно нельзя: город будут отбивать, эти, новые, которые зашли, отступать будут наверняка через посёлок, через пару дней тут камня на камне не останется. Женщины на это возражали, кричали, ссылались на родственников, с которыми разговаривали дословно вчера, а те в свою очередь общались с кем нужно и сказали, что никто отступать не будет, что новая власть надолго, поэтому бежать нужно в любом случае. Но мужчины на это презрительно хмыкали, мол, ну-ну, надолго, а как же, договорятся, сторгуются, эти оставят город, те вернутся, а нам действительно лучше куда-нибудь отсюда свалить. О том, что нужно валить, говорят все: кто-то убеждённо и резко, кто-то тихо и растерянно. Оставаться никто не хочет. Паша пытается понять, куда они все собираются валить, как станут выбираться отсюда, как и куда пойдут, призывает к порядку, просит слова. Но его уже никто не слушает, на него уже никто не обращает внимания. Разве что оглядываются с недоверием, когда он подходит, начинают говорить тише, чтобы он не услышал, отворачиваются от него, скрывают что-то важное. Наконец малой не выдерживает:

– Что ты вообще с ними разговариваешь? – спрашивает. – Пусть выбираются, куда хотят, не трогай их.

Паша обращает внимание на малого: тот с утра какой-то тихий, молчит всё время, не курит, никого не достаёт. Прячет руки в карманы, отворачивается от дождя. Всё ли с ним в порядке, волнуется Паша. Не хватает, чтоб здесь прихватило.

– С тобой всё в порядке? – спрашивает.

– А с тобой? – с таким же интересом отвечает ему малой.

– Послушай, – Паша садится на мокрую ступеньку, старается говорить спокойно и убедительно, – нужно отсюда уходить. Тут оставаться нельзя.

– И куда мы пойдём? – спрашивает его малой.

– Домой.

– Полями? – интересуется малой.

– Пойдём со всеми, – говорит Паша, подумав. – Они хотят выйти за город через переезд. Там будто блокпост пустой, наши вчера вышли, эти ещё не зашли.

– Ваши? – хмыкает малой.

– Ну ладно, не начинай, – сердится Паша. – Там фактически фронта сейчас нет, можно перейти на другую сторону. Дойдём куда-нибудь, вызовем такси. Вечером будем дома. Если там всё не разбомбили.

– А сколько идти, – переспрашивает малой, – до переезда? – уточняет.

– Километров десять, – говорит Паша. – И от переезда до ближайшего села – ещё километров десять.

– Ого, – удивляется малой. – Как же мы дойдём?

– Дойдём, – говорит Паша. – Захотим – дойдём.

– А если и правда там всё разбомбили? – спрашивает малой тихо.

– Да ладно, – успокаивает его Паша. – Никто ничего не разбомбил. Не волнуйся.

– Ты сам не волнуйся, – говорит ему на это малой. – Не разбомбили так не разбомбили.

– Пошли, – говорит и направляется вслед за толпой. Паша встаёт, оглядывается на город. На севере, за полосами дождя, время от времени вздрагивает воздух, словно за тяжёлыми шторами кто-то делает капитальный ремонт.