Интернат

– Ну а толку? – спрашивает его бобёр. – Станцию тоже возьмут не сегодня-завтра. Ты думаешь, они тормознут? – показывает он пальцем в потолок. – Гнать будут этих, – показывает он пальцем в сторону Паши, – до Днепра. Так что куда идти?

– Ты сам куда идёшь? – спрашивает его тот, другой, тонким голосом.

– Да мне до мотеля дойти, – говорит желтозубый. – У меня дочка там. Официанткой работает. У неё пересижу. У неё там комната своя.

– Мотель? – переспрашивают его. – На выезде?

– На выезде, на выезде, – охотно подтверждает желтозубый. – Там можно хоть до лета сидеть. Мотель никто бомбить не станет. Там и хозяин нормальный, я его знаю.

– Дочку как зовут? – спрашивает вдруг Паша громко.

Компания замирает, все поворачиваются к Паше.

– Анна? – так же громко спрашивает Паша.

– Что? – выдавливает из себя желтозубый.

– Дочку, спрашиваю, как звать? – повторяет Паша отчётливо. – Анна?

Желтозубый как-то смущённо поворачивается к своим, неуверенно улыбается, словно извиняясь. Скажем, за то, что так подставился. Затем торопливо лезет в карманы, достаёт старый мобильник, грязный и потасканный, похожий больше на щётку для обуви, чем на телефон, нажимает какую-то кнопку, так же торопливо выбегает во двор, исчезает за углом. Друзья его сидят, подавленно угнетённо молчат, смотрят на огонь, не знают, как быть. Потом один поднимается, отходит в дождь, исчезает. За ним следующий. Последним выходит маленький, с мышиными глазами. Встаёт, вкрадчиво заглядывает малому в глаза, подбрасывает в печь пару досок, бежит, не попрощавшись.

– Ему что, позвонили? – Паша громко обращается к женщинам. Но женщины тоже молчат, отводят глаза. Паша достаёт свой телефон. Связи, ясное дело, нет.

+

Интересно, кто тут мог жить? Паша оглядывает разгромленное помещение. В кухне над столом – календарь за прошлый год, в большой комнате, где они сидят и греются, со стен свисают выгоревшие обои. Деревянный пол, гнутая металлическая кровать в углу. На ней три женщины – темные, словно зимние деревья. Возле кровати разорванные подушки, несколько штук, маленькие. Очевидно, на кровати спали дети. Кто-то заходит с улицы, пробирается поближе к огню. Кто-то, согревшись и подкрепившись из своих дорожных сумок и пакетов, выходит под дождь. Не хотел бы я, думает Паша, чтоб в нашем доме собралась когда-нибудь такая тёплая компания. Разглядывать чужой быт – как листать чужие порножурналы: никогда не знаешь, на что лучше не смотреть. А тут вся жизнь вывернута, будто карманы. Как в интернате: ничего не скроешь, всё наружу – и обои, и подушки. И сотни незнакомых людей проходят по твоей жизни, не оставляя в ней никакого следа. Жгут чужую мебель, не зная, кто в это время живёт в их собственных домах, может, там тоже кто-то топит печку их библиотекой. Нужно выбираться, думает Паша, нужно как можно скорее домой. Отец там, наверное, с ума сошел от страха. Да и малому лучше всего этого не видеть.

– Согрелся? – спрашивает Паша.

– Нормально, – отвечает малой.

– Пора, – говорит Паша. – Почти час. Не хочется идти в темноте.

Малой поднимается, подбрасывает в огонь крашеную доску. Пламя сразу же слизывает старую растрескавшуюся краску. Женщины сидят, не сводят глаз с огня. И не говорят ничего, боятся сказать лишнее. Да и не слушает их никто: кому их лишнее нужно.

+