И нет рабам рая

Хорошо еще, попался такой понятливый и душевный человек, как Хаим-Янкл Вишневский. От одного его присутствия спокойней и легче. Сам как примочка. Такой в лепешку разобьется, но поможет. А если потребуется, то и на руках понесет. Хаим-Янкл Вишневский знает, по какому делу он, Мирон Александрович, едет в Россиены. Оно и его, пусть косвенно, но касается. Повезло Дорскому, повезло, спасибо Гаркави, присоветовал. Мирон Александрович, конечно, не поручик Токмаков, за спасение Мирона Александровича Георгиевского креста не дадут (а Хаим-Янкл за мужество и доблесть был им удостоен!), но и его ждет своя Плевна, свой рукопашный бой. В Виленском окружном суде или в Судебной палате бывает порой жарче, чем на Шипке. Правда, воевать там приходится не с турками, а со своими басурманами. Свои басурмане похлеще, чем иноземные. Все пушки там в него палить будут: и Мухортов, и лжесвидетели, и присяжные заседатели, и судьи, и газеты. Да только ли в него? В каждого, в ком хоть капля чести осталась, значит, и в Хаим-Янкла Вишневского. И он, герой Шипки, в один прекрасный день может разделить участь Ешуа Манделя и Нафтали Спивака. Приглянется кому-нибудь его лошадь, и скажут: седока на пасху зарезал, сочинят дело, и выкручивайся как знаешь.

Мирон Александрович старался отвлечься от взбудоражившей его боли, сосредоточиться на протоколах следствия, на уже недалеком суде и даже на контурах своей будущей защитительной речи. Излишняя мнительность и сосредоточенность на себе — не они ли причина его болезни, о чем туманно намекал Самуил Яковлевич, подумал Дорский и с радостью отметил, что притаившаяся под кожей мышь то ли насытилась, то ли юркнула в свою норку: колики уменьшились, повторялись реже, пока совсем не улеглись.

— Вам легче? — спросил Хаим-Янкл Вишневский.

— Да. — Мирон Александрович медленно встал и, вдыхая полной грудью, зашагал к кибитке.

— Я поеду не спеша, — сказал возница. — А вы откиньтесь на спинку и поспите… За всю свою езду я только один раз привез мертвого.

Дорскому не хотелось слушать о мертвых, и потому он притворился спящим.

— Посадил в Ошмянах живого, а в Вильно высадил бездыханного. Целый год меня в полицию таскали. Допрашивали, пугали. Если бы не мой Георгиевский крест, паслись бы на мне черви. А знаете, кто был тот седок?

Дорский но ответил.

— Поп со всеми своими причиндалами… Не про вас да будет сказано, сел, подтянул рясу и помер у меня на глазах. С тех пор священников не вожу. С попом или раввином поедешь, в аду вылезешь.

Утешает, подбадривает, подумал Мирон Александрович, откинул голову на спинку кибитки, и мысли его вернулись обратно в Ковно, в окружной суд, к Пушкареву, к Мухортову, к аккуратно подшитым и переплетенным протоколам следствия, над которыми два дня подряд, с утра до вечера, не давая себе роздыху, он вместе с Германом Порфнрьевичем корпел.

Первое, что сразу раскусил его цепкий ум, была простая до наглости версия убийства.

Выглядела она примерно так:

Девятнадцатого апреля сего года жители деревни Скруздине Антанас Годунавнчюс и Аиеле Годунавичене отправили своего малолетнего сына Мартинаса, страдавшего падучей, с огромной бутылью в местечко, в москательно-скобяную лавку Нафтали Спивака за керосином (кроме лопат и грабель, щеколд и замков, братья Спиваки торговали и горючим). Дело было перед самой пасхой. Войдя в сговор со своими сообщниками — шурином Ешуа Манделем, парикмахером Аншлом Берштанским и синагогальным служкой Перецом Гордоном, Нафтали Спивак вознамерился лишить жизни мальца, дабы воспользоваться его кровью для приготовления праздничных опресноков. По наущению Спивака, Ешуа Мандель перехватил возвращавшегося домой Мартинаса Годунавичюса, заманил его в ельник и бритвой, полученной от обвиняемого Аншла Берштанского, убил свою жертву, нацедил ее кровь в бутыль, передал своему родственнику Нафтали Спиваку и, желая замести следы, решил утопить труп означенного Годунавичюса Мартинаса в близлежащем озере. Напуганный случившимися там свидетелями Пранцишкусом Годляускасом и Винцентасом Снежкой, чинившими в то время у озера сети, Ешуа Мандель с места преступления бежал. Боясь преследования со стороны Годляускаса и Снежки, преступник вернулся на дорогу, погрузил убитого в телегу, закидал труп соломой и через деревни Вайлабай и Сауенай повез Мартинаса Годунавичюса в Россиенский полицейский участок с той же злонамеренной целью — отвести от себя подозрение и предстать перед следствием в роли человека, споспешествующего раскрытию преступления. При обыске в лавке Нафтали Спивака была обнаружена, чисто вымытая бутыль, которую родители убитого и опознали…

Мухортов все подгонял под свою схему и в полном соответствии с ней и своим заранее заданным убеждением в виновности задержанных склепывал позвякивавшую ложью цепь доказательств. Так же велся допрос обвиняемых и свидетелей. С солдафонской прямотой и упрямством следователь гнул свою линию, не считаясь ни со здравым смыслом, ни, надо полагать, со средствами.