Гришкин менталитет

С самого расцвета лета, лишь приспеет ягодная пора, а вслед озаботит труженика долгожданная огородина, начинают свой промысел, и так до поздней осени, те неугомонные работнички, для которых чужая ограда доступней ласковой соседки. Понятно, тут подразумеваются не ребячьи ватаги, которым сама природа вменила обязанности санитаров окрестных культурных пастбищ. Без их набегов скучновато было бы недреманному оку обывателя, возрадовавшегося наступившему сезону. Тут речь о бомжах, бичах и прочей «интеллигенции», ряды которой в новорыночное время удесятерились за счет тех, чьи руки теперь уже долго не найдут применения ни в безмолвной при экспериментах над ними рабочей среде, ни средь армии обнищавших служащих. Ареал обитания этой вольницы – скамейки у подъездов, базар, парапет у вечного огня да идущая от него березовая аллея со скамейками, на которые слетаются вечерами на службу получившие теперь чуть ли не законный статус жрицы с открытыми для страждущего взора по самые ягодицы полными бедрами. Теперь этот ареал расширяется до пригородного рая. На базаре или просто возле магазинов приспел сезон дешевой – даже за бесценок – вишни, яблок, помидор, огурцов, молодой картошки и прочей благодати с чужих грядок. Она вызывает недовольство у чинно сидящих перед своими ведерцами и корзинами в надежде на возмещение трудовых затрат домохозяек, но радует покупателя, не интересующегося происхождением дешевизны.

Так что забор своякова сада, и без того надежный – из металлических прутьев, помимо был обнесен по-над штыками прутьев еще и ощетинившейся иглами колючей проволокой. Но детство Сирая проходило не в ботаническом саду с тропками, посыпанными желтым песочком. Словом, рывок – и вот уже одна нога стоит на поперечине между прутьями, а другая занесена над проржавевшими шипами. Именно в этот момент из глубины соседнего сада, как гром средь ясного неба, донесся голос:

– Ты куда, алкаш, лезешь?

Поскольку никогда еще Сирая так не обласкивали, ответ его последовал тотчас, хотя еще и не было видно вопрошавшего.

– От алкаша и слышу.

Надо же было! Последовавший треск ветвей перекрыла злобная брань.

– Бичара! Наркоман!

Над соседней оградой из кустов появилось озлобленное лицо, своим овалом говорившее о возможной комплекции его обладателя.

– Ты что, – не оробел Сирай, – дурак что ли? Где ты видел наркомана в моем возрасте?

И тут случилось именно то, чего предостерегался наш герой. Та нога, которая зависла над колючей проволокой, лишь отыскала носком своим точку опоры, но тут же сорвалась, и Сирай оказался верхом на проволоке и едва не взвыл, ибо ржавый шип вонзился в то место, посредством которого мы обычно пользуемся всякого рода сиденьями. И поскольку непрошенный охранник своякова сада все еще упражнялся в злословии, Сирай превозмогая боль, бросил:

– Пошел бы ты…

Что тут случилось!

– Степаныч, на помощь! – зычно заорал сосед.

Со Степанычем из разбуженной окрестности явились еще двое. Сирай сражался, как герои Ван Дама, однако получалось не так успешно, почему скоро прижали его насевшие противники к земле.

– Вяжи ему руки-ноги, – командовал непрошенный охранник, но Степаныч предложил дать слово поверженной стороне.

– А чего ж сразу не сказал? – развел он руками, выслушав объяснение, потребовав назвать приметы свояка – их соседа по саду.

И хотя с опозданием явилась реабилитация-справедливость, но бока были намяты так, что напрочь отпала охота, которая привела винодела в сад.

Только Гришка имел иное мнение.

– Брось ты, – успокаивал он приятеля. – Бывает и хуже, но реже. Ты зря. Пропадет урожай. Все надо пустить в дело. Все, что дано богом. Свояк-то разрешил, говоришь.

– Разрешил, – скреб в затылке уже в задумчивости Сирай.

Так что не до конца растраченные в схватке силы оборотились на достижение поставленной Гришкой цели, а через неделю дома у нашего винодела не осталось ни одной пустующей бутыли, банки, фляжки – тары, годной для расширенного производства, и неоднократно благодарные уста подтвердили истинность таившегося долгие годы невостребованным таланта.

– Ах какая вкуснятина! – восхищался кто-нибудь из знакомых, рассматривая стакан на свет. – Ну просто чудо!

– Неужели это свое? – спрашивал в следующий раз другой знакомый. – А у нас столько в саду осталось. Сосед своей корове перетаскал.

И эта похвальба сослужила службу: забылась схватка в саду; забылся ржавый шип, после которого пришлось недельку ходить по-кавалеристски клешненого, чтобы не бередить ранку в самом неудобном для пластыря месте.

Правда, похвальба похвальбой, однако не все проистекало в описываемой творческой жизни без сучка и задоринки.