Голод (пер. Химона)

Она не имла никакого вкуса, но она сильно пахла кровью, и меня затошнило. Я снова попробовалъ; если это только останется въ желудк:, то окажетъ свое дйствіе; нужно только, чтобъ это непремнно осталось въ желудк. Но меня опять начало тошнить. Я разозлился, вцпился въ мясо, оторвалъ кусочекъ и проглотилъ насильно. Но все напрасно. Какъ только маленькіе кусочки согрлись въ желудк, они опять начали подниматься кверху. Я стиснулъ кулаки, какъ сумасшедшій, рыдалъ отъ безпомощности и глодалъ кость въ совершенномъ изступленіи. Я глодалъ такъ, что вся кость обмокла и загрязнилась, плакалъ такъ, какъ-будто сердце у меня разрывалось на части. И все-таки меня вырвало. Тогда я громко проклялъ весь міръ.

А кругомъ тишина. Ни людей, ни свта, ни шума. Я въ ужасномъ состояніи духа, я тяжело дышу, скрежещу зубами и плачу каждый разъ, когда мн приходится извергать кусочки мяса, которыя могли бы меня немного насытить. Такъ какъ вс попытки ни къ чему не ведутъ, я швыряю кость о дверь, взбшенный, полный безсильной злобы, я кричу и угрожаю небу, рычу хриплымъ голосомъ и скрючиваю пальцы, какъ когти…

А кругомъ тишина.

Я дрожу отъ возбужденія и оцпеннія, я все еще стою на томъ же самомъ мст, всхлипывая отъ рыданій, измученный и утомленный взрывомъ бшенства. Я стою тамъ, можетъ-быть, уже цлый часъ, всхлипываю, что-то шепчу и крпко держусь за дверь. Затмъ я слышу голоса, разговоръ двухъ мужчинъ, проходящихъ по Кузнечному проходу. Я выхожу изъ своего убжища и пробираюсь вдоль стнъ къ выходу на освщенную улицу.

Когда я иду по Юнгбакену, мысль моя начинаетъ работать въ странномъ направленіи. Мн кажется, что вс эти жалкіе бараки на рынк, лавчонки и лари съ старымъ тряпьемъ — это позоръ столицы. Они портятъ весь видъ площади и обезображиваютъ городъ. Долой весь этотъ хламъ. Тутъ кстати я начинаю вычислять, сколько бы стоилъ сносъ за одно съ ними и зданія географическаго института, внушавшаго мн такое уваженіе каждый разъ, когда я проходилъ мимо. Сноска такого зданія не могла бы обойтись меньше 70–72 тысячъ кронъ. Хорошенькая сумма, нужно признаться, во всякомъ случа хорошія карманныя деньги для начала. И я кивнулъ своей пустой головой, соглашаясь, что для начала 70 тысячъ кронъ хорошенькая сумма.

Я все еще дрожалъ всмъ тломъ и по временамъ всхлипывалъ. У меня было такое чувство, будто во мн осталось немного жизни, будто я могу испустить свой гршный духъ въ нсколько вздоховъ. Но я отнесся къ этому совсмъ равнодушно, это нисколько не занимало меня. Напротивъ, я углублялся въ городъ, въ сторону пристаней, все дальше отъ своего жилища. Въ крайнемъ случа можно лечь на землю и умереть на улиц. Страданія сдлали меня совершенно безчувственнымъ; въ ног кололо и дергало, мн даже казалось, что боль забирается выше, переходитъ на икры, и, тмъ не мене, я не чувствовалъ особенной боли. Мн приходилось въ жизни выноситъ гораздо сильне боли.

Я вышелъ на желзнодорожную набережную.

Ни движенія, ни шума. Только тамъ и сямъ бродитъ матросъ или носильщикъ, заложивъ руки въ карманы. Мн бросился въ глаза калка, покосившійся на меня, когда я съ нимъ поравнялся.

Какъ-то инстинктивно я схватилъ его, оскалилъ зубы и спросилъ, ушла ли въ море «Монахиня». Я не могъ отказать. себ въ удовольствіи поднести къ его носу кулакъ, щелкнуть пальцами и сказать:- Да чортъ возьми, «Монахиня»! «Монахиня», о которой, я совсмъ было позабылъ! Мысль о ней безсознательно жила въ моемъ сознаніи, я носилъ ее, самъ не зная этого.

— Да, Господи помилуй, «Монахиня» уже ушла.

Не можетъ ли онъ мн сказать — куда.

Калка размышляетъ, — онъ стоитъ на длинной ног, а короткая болтается.

— Нтъ, — сказалъ онъ, — не знаете ли вы, чмъ она была нагружена?

— Нтъ, — отвчалъ я.

Однако я уже забылъ про «Монахиню» и спрашиваю, далеко ли до Гольместранда, считая добрыми, старыми милями.

— До Гольместранда, я думаю…

— Или до Веблунгенеса?

Что я хотлъ сказать: я думаю, что до Гольместранда?..

— Послушайте, чтобъ не забыть, — опять прерываю его. — Не будете ли вы такъ добры дать мн немножко табаку, крошечную щепотку табаку!

Я получилъ табакъ, сердечно поблагодарилъ его и дошелъ. Табакъ мн совершенно не нуженъ, но я все-таки сую его въ карманъ. Калка слдилъ за мной глазами. Я врно возбудилъ чмъ-нибудь его недовріе. Куда бы я ни шелъ, я все чувствую на себ его недоврчивый взглядъ и мн ужасно непріятно, что за мной слдитъ этотъ человкъ. Я поворачиваюсь и тащусь опять къ нему, смотрю на него и говорю:

— Игольщикъ.

Лишь одно слово: «игольщикъ». Больше ничего. Говоря это, я пристально смотрю на него, казалось, что я смотрю на него всмъ тломъ, вмсто того, чтобы смотрть на него одними лишь глазами. Сказавъ это слово, я стою передъ нимъ еще нкоторое время. Затмъ я опять отправлялось своей дорогой. Человкъ не издалъ ни одного звука, онъ только слдилъ за мной глазами. Гм…

Игольщикъ? Я вдругъ остановился. Да, я отгадалъ. Я гд-то уже встрчалъ этого калку. Тамъ наверху, на Пограничной, когда я въ одно прекрасное утро закладывалъ свой жилетъ. Мн казалось, что съ тхъ поръ прошла цлая вчность.