Голод (пер. Химона)

Измученный, уничтоженный, оплеванный самимъ собой, я машинально всталъ и двинулся домой. По дорог мн порались ворота, гд можно было прочесть слдующее: «Саваны у двицы Андерсенъ направо въ воротахъ». — Старыя воспоминанія, — сказалъ я и вспомнилъ свою прежнюю комнату въ Гамерсборг, качалку, газетную наклейку внизу у дверей и объявленія инспектора маяка и булочника Фабіана Ольсена. Да, тогда мн жилось куда лучше; въ одну ночь я могъ написать фельетонъ на 10 кронъ. Теперь же я ничего не могу писать, абсолютно ничего. Какъ только примусь за это, голова моя начинаетъ пустть. Да, пора покончить со всмъ этимъ! И я все шелъ и шелъ.

Чмъ ближе я подходилъ къ вчерашней лавочк, тмъ сильне во мн говорило предчувствіе какой-то опасности. Но я крпко держался принятаго ршенія, я хотлъ выдать себя., Я спокойно спускаюсь по лстниц, въ дверяхъ мн попадается навстрчу двочка съ чашкой въ рукахъ, я прохожу мимо нея и затворяю за собой дверь. Мы во второй разъ очутились съ приказчикомъ наедин.

— Какая скверная погода! — говоритъ онъ.

Почему онъ начинаетъ издалека? Отчего онъ не арестовываетъ меня? Я разозлился и сказалъ:

— Вдь я пришелъ не для того, чтобъ болтать съ вами о погод!

Моя грубость его озадачиваетъ, его маленькій приказчичій мозгъ отказывается мыслить. Ему и въ голову не приходило, что я надулъ его на пять кронъ.

— Разв вы не знаете, что я надулъ васъ? — говорю я нетерпливо и при этомъ я кашляю, дрожу, готовъ пустить въ дло кулаки, если онъ тотчасъ же не приступитъ къ длу.

Но онъ ничего не понимаетъ.

О, Господи, среди какихъ дураковъ приходится жить! Я ругаюсь, объясняю ему по пунктамъ, какъ все это произошло, показываю ему, гд я стоялъ и гд онъ стоялъ, какъ произошло все это дло, гд лежали деньги, какъ я ихъ сгребъ и сжалъ въ кулак — онъ все понимаетъ, но ничего не предпринимаетъ относительно моей особы. Онъ поворачивается то въ одну сторону, то въ другую, прислушивается къ шагамъ въ сосдней комнат, успокаиваетъ меня, чтобы я тише говорилъ, и наконецъ заявляетъ:

— Это было подло съ вашей стороны!

— Какъ бы не такъ! — восклицаю я, желая какъ можно больше напротиворчить ему и разозлитъ его. Эта совсмъ не такъ подло, какъ представляетъ себ его бакалейная башка. Я, разумется, не оставилъ у себя этихъ денегъ, мн и въ голову этого не приходило; я не хотлъ извлечь изъ нихъ никакой пользы, это противорчило бы моей честной натур…

— Куда же вы ихъ дли?

— Я отдалъ ихъ старой, несчастной женщин, вс, до послдняго гроша; такой человкъ, какъ я, не можетъ забывать бдныхъ…

Онъ стоитъ и размышляетъ нкоторое время, очевидно, ршаетъ вопросъ, честный я или нтъ; наконецъ онъ говоритъ:

— Не лучше ли было бы принести деньги обратно?

— Нтъ, видите ли, я не хотлъ ставитъ васъ въ неловкое положеніе, — возражаю я. — И вотъ благодарность за великодушіе, — я самъ пришелъ къ вамъ, объяснилъ вамъ все это дло, а вы, какъ собака, ищете со мной ссоры! Мн остается лишь умыть руки… А, впрочемъ, чортъ васъ возьми. Прощайте!

Съ этими словами я вышелъ и съ шумомъ хлопнулъ дверью.

Но когда я дошелъ до своей комнаты, этой мрачной дыры, насквозь мокрый отъ снга, еле держась на ногахъ, я потерялъ всю свою бодрость и окончательно упалъ духомъ. Я такъ раскаивался въ томъ, что напалъ на бднаго приказчика, я рыдалъ, хваталъ себя за горло, чтобы какъ-нибудь наказать себя за эту подлую продлку. Конечно, онъ до смерти боялся потерять свое мсто, вотъ почему онъ не посмлъ поднять шума изъ-за пяти кронъ. А я воспользовался его страхомъ, мучилъ его своимъ громкимъ разговоромъ, выводилъ его изъ себя острымъ своимъ словомъ. А въ сосдней комнат сидлъ, можетъ-быть, самъ лавочникъ, и каждую минуту онъ могъ выйти, чтобъ освдомиться о причин шума. Нтъ, не было границъ подлостямъ, на которыя я былъ способенъ.

Отчего же они не забрали меня? Тогда былъ бы положенъ всему конецъ! Я самъ протянулъ имъ руки для кандаловъ! Я не сталъ бы имъ оказывать никакого сопротивленія, напротивъ, я помогъ бы имъ. Какая это была бы великая минута! Я готовъ отдать всю свою жизнь за судъ Линча! Молю, услышь меня, хоть на этотъ разъ…

Я легъ въ постель въ своемъ мокромъ плать; мн казалось, что этой ночью мн суждено умереть, и поэтому я напрягъ вс свои силы, чтобъ прибрать постель, чтобъ утромъ все вокругъ меня имло бы боле или мене приличный видъ. Затмъ я сложилъ крестомъ руки и выбралъ наиболе удобное положеніе.

Вдругъ мн пришла въ голову Илаяли. Какъ это я могъ ни разу во весь вечеръ не вспомнить о ней. И слабый лучъ свта проникаетъ въ мою душу, маленькій солнечный лучъ, согрвающій меня такъ чудесно. И это солнце становится все ярче и ярче, оно жжетъ мн виски, сжигаетъ мой мозгъ. Наконецъ, передъ моими глазами вспыхиваетъ снопъ лучей, небо и земля, все въ огн, огненные люди, звери, огненныя горы, огненные черти, пропасти, пустыни, вся вселенная въ огн, насталъ пылающій день страшнаго суда.

Затмъ я дальше ничего не видлъ и не слышалъ.

* * *