Голод (пер. Химона)

— Благодарю васъ, — сказалъ я. Но я зналъ, что никогда не получу отъ него обратно денегъ.

Къ сожалнію, пиво ударило мн въ голову, мн было очень жарко. Мысль о вчерашнемъ приключеніи овладла мной и смущала меня. Что, если она не придетъ во вторникъ, начнетъ раздумывать, почувствуетъ недовріе?.. Недовріе… — по поводу чего же? Вдругъ мои мысли прояснились, и я вспомнилъ деньги. Мной овладлъ страхъ, я ужаснулся самого себя. Мн ясно представился весь обманъ, со всми подробностями. Я видлъ лавочку, прилавокъ, тощую руку, загребающую деньги, и я представилъ себ полицію, которая придетъ, чтобы меня забрать. Закуютъ руки и ноги, нтъ… только руки, можетъ быть, одну руку; барьеръ, протоколъ дежурнаго, скрипъ пера; можетъ-быть, для этой цли онъ достанетъ новое перо. Его взглядъ, его ужасный взглядъ! Ну-съ, господинъ Тангенъ, тюрьма, вчная тюрьма…

Гм… я сжалъ кулаки, чтобы придать себ бодрости, и шелъ все скорй и скорй, пока не дошелъ до Сторторфа. Здсь я слъ.

И что за ребячество! Кто можетъ доказать, что я укралъ! И кром того лавочникъ и не посметъ поднять какой-нибудь шумъ, если онъ даже когда-нибудь и вспомнитъ, какъ было дло; онъ, вдь, дорожитъ своимъ мстомъ. Безъ шуму, безъ скандаловъ, пожалуйста.

Тмъ не мене деньги угнетали меня своей тяжестью и не давали мн покоя. Я все это взвсилъ и пришелъ къ тому заключенію, что я былъ счастливе тогда, когда честно страдалъ и боролся. А Илаяли? Разв я ее не втащилъ въ грязь своими гршными руками? Боже милосердный! Господи! Илаяли!

Вдругъ я вскочилъ и направился къ пирожниц у аптеки «Слона». Я могъ еще освободиться отъ этого позора — это еще не поздно. Я докажу всему міру, что я въ состояніи это сдлать! Дорогой я приготовилъ деньги. Каждый хеллеръ зажалъ въ кулакъ; я наклонился надъ столикомъ торговки, какъ-будто хотлъ что-нибудь купить, и положилъ ей въ руку деньги, ни слова не говоря. Я ничего не сказалъ и прошелъ дальше.

Какъ пріятно было стать снова честнымъ человкомъ. Мои пустые карманы больше не тяготятъ меня; какое наслажденіе стать опять нищимъ. Если подумать, эти деньги стоили мн большихъ тайныхъ страданій; я съ содроганіемъ вспоминалъ о нихъ. Я не былъ закоренлымъ преступникомъ, моя честная душа возмутилась противъ этого подлаго поступка. Слава Богу, теперь я снова поднялся въ собственномъ мнніи.

— Подражайте мн! — восклицалъ я мысленно, глядя на кипвшую вокругъ меня толпу. — Подражайте мн! Я осчастливилъ бдную старую торговку, живущую впроголодь! Сегодня, благодаря мн, дти лягутъ въ постель сытыми.

Этими мыслями я подстрекалъ себя и нашелъ, что поступилъ превосходно. Слава Богу, я теперь освободился отъ денегъ.

Опьяненный, я шелъ по улиц и величался. Мною овладла радость, что я могу теперь смотрть честно и прямо въ глаза Илаяли; я не испытывалъ больше никакихъ страданій, моя голова была ясна, мн казалось, что вся голова моя соткана изъ свта. Мн вдругъ захотлось дурачиться, выкидывать разныя шутки, весь городъ перевернуть вверхъ дномъ. Я велъ себя всю дорогу какъ безумный, въ ушахъ раздавался звонъ, въ голов шумло.

Въ порыв дурачества, мн вдругъ пришло въ голову подойти къ разсыльному, пожать ему руку, посмотрть внимательно ему въ лицо и затмъ отойти безъ всякихъ разъясненій. Я прекрасно различалъ вс оттнки смха и голосовъ прохожихъ. Посл этого я началъ разсматривать птичекъ, прыгавшихъ по мостовой, затмъ предался изученію камней мостовой, на которыхъ нашелъ много всякихъ знаковъ и фигуръ. Между тмъ я уже былъ на площади Стортинга.

Вдругъ я останавливаюсь и пристально смотрю на дрожки. Извозчики, болтая, разгуливаютъ взадъ и впередъ, лошади стоятъ, понуривъ голову, погода отвратительная! — Подавай, — крикнулъ я и подтолкнулъ себя локтемъ. Я быстро подошелъ и вскочилъ въ первый попавшійся экипажъ. — Уллевольдсвей, № 37! — крикнулъ я. Мы покатили.

Дорогой извозчикъ началъ оборачиваться, нагибаться и заглядывать въ экипажъ, гд я сидлъ подъ верхомъ. Онъ сдлался недоврчивымъ. Очевидно, его вниманіе привлекаетъ мое скверное платье.

— Надо застать дома одного господина! — крикнулъ я ему, чтобы предупредить его разспросы. И затмъ я началъ настойчиво объяснять ему, что мн непремнно нужно встртить этого человка.

Мы останавливаемся передъ № 37, я спрыгиваю, взлетаю на третій этажъ и звоню, колокольчикъ длаетъ 6–7 страшныхъ ударовъ.

Мн отворяетъ двушка, я замчаю, что у нея золотыя сережки въ ушахъ и черныя пуговицы на сромъ лиф. Она испуганно смотритъ на меня.

Я спрашиваю Кирульфа, Іоахима Кирульфа, торговца шерстью, коротко и ясно, его нельзя ни съ кмъ смшать.

Двушка покачала головой.

— Здсь нтъ никакого Кирульфа, — говоритъ она.

Она пристально смотритъ на меня, хватается за задвижку двери, готовая закрыть ее. Она не даетъ себ ни малйшаго труда вспомнить этого человка, но у нея дйствительно такой видъ, какъ-будто она знаетъ личность, о которой я спрашиваю, еслибъ она хоть немного подумала, лнтяйка! Я злюсь, поворачиваюсь къ ней спиной и бгу внизъ по лстниц.

— Нтъ его здсь, — кричу я извозчику.

— Не здсь?..

— Нтъ, позжайте на Томтегаденъ, № 11.