Голод (пер. Химона)

— Покойной ночи, — сказалъ я и хотлъ уходить, боясь разрыдаться.

— Нтъ, подожди минутку!

Зачмъ мн ждать? Онъ самъ, вроятно, несетъ, «дядюшк» свое обручальное кольцо, самъ голодалъ, задолжалъ хозяйк.

— Хорошо, — сказалъ я, — если ты скоро вернешься.

— Конечно, — отвчалъ онъ и взялъ меня подъ руку. — Но я теб не врю: я хочу теб кое-что сказать, я теб не врю, ты вдь глупый; самое лучшее, пойдемъ вмст со мной.

Я понялъ его намреніе; вдругъ я почувствовалъ послднюю вспышку стыда и отвчалъ:

— Я не могу, я общалъ быть въ половин восьмого на Беритъ Анкерсъ Гаде и…

— Въ половин восьмого? ладно! Но теперь уже восемь по этимъ часамъ, которые я сейчасъ заложу. Ступай со мной, голодный гршникъ! Я получу, по крайней мр, 5 кронъ на твою долю!

И съ этими словами онъ потащилъ меня за собой.

ЧАСТЬ III

Цлая недля прошла въ счастьи и довольств.

Я лъ каждый день; мое мужество росло, и я ковалъ желзо, пока горячо. Я работалъ надъ тремя, четырьмя статьями, отнимавшими у моего бднаго мозга каждую искру, каждую мысль, и я былъ того мннія, что теперь все лучше, чмъ прежде. Послдняя статья, стоившая мн столько бготни и подававшая мн такія надежды, была мн возвращена редакціей; разгнванный и оскорбленный, я тотчасъ же уничтожилъ ее, даже не перечитавъ. На будущее время я ршилъ пристроиться къ какой-нибудь другой газет, чтобы имть больше ходу. Въ худшемъ случа, если и это не поможетъ, я могу найти убжище на корабляхъ; «Монахиня» стоитъ въ гавани подъ парусами; можетъ быть за работу она свезетъ меня въ Архангельскъ или куда бы то ни было. Словомъ, положеніе мое перестало быть безвыходнымъ.

Послдній голодный кризисъ не прошелъ для меня даромъ. У меня цлыми прядями лзли волосы, появили: сь мучительныя боли, въ особенности по утрамъ, и изнервничался я очень. Когда Іенсъ Олафъ съ громомъ запиралъ внизу конюшню или на дворъ забгала собака и лаяла, — какъ-будто холодъ пронизывалъ меня до мозга костей. Я очень опустился.

День изо дня я корплъ надъ своей работой, едва давая себ время проглотить ду, и снова принимался за свои писаніе. Кровать моя и жалкій, неустойчивый столикъ были забросаны замтками и исписанными листами, надъ которыми я поперемнно работалъ, прибавлялъ что-нибудь новенькое, что мн приходило за день въ голову, перечеркивалъ, освжая изложеніе новыми сильными словечками; все это мн стоило необычайныхъ усилій. Въ одинъ прекрасный день я окончилъ, наконецъ, статью, сунулъ ее въ карманъ, счастливый и довольный, и отправился къ командору. Пора было напрячь вс свои силы, чтобы раздобыть денегъ; у меня ихъ было уже немного.

«Командоръ» попросилъ меня посидть минутку — онъ сейчасъ… и продолжалъ писать.

Я оглядлся въ маленькомъ бюро; бюсты, литографіи, вырзки изъ газетъ, огромная корзина для бумагъ, которая, казалось, вотъ сейчасъ поглотитъ цликомъ всего человка. При вид этого бездоннаго зва, этой драконовой пасти, мн стало очень грустно. Корзина имла такой видъ, какъ-будто она раскрыта для того, чтобъ поглощать отвергнутыя работы, новыя разбитыя надежды.

— Какое у насъ число? — спросилъ вдругъ командоръ.

— 28-е, — отвтилъ я, радуясь возможности оказать ему маленькую услугу.

— Да, 28-е. — И онъ продолжалъ писать. Наконецъ, онъ положилъ въ конверты нсколько писемъ, бросилъ въ корзинку какую-то бумагу, положилъ перо, обернулся ко мн и посмотрлъ на меня. Видя, что я стою у дверей, онъ сдлалъ полушутливый, полусерьезный знакъ рукой, указывая мн на стулъ.

Чтобы онъ не увидлъ, что на мн нтъ жилета, я отворачиваюсь и достаю рукопись изъ бокового кармана.

— Маленькая характеристика Корреджіо, — говорю я, — къ сожалнію, она переписана не очень…

Онъ беретъ у меня рукопись и перелистываетъ ее. Лицо его обращено ко мн.

Передо мной былъ человкъ, чье имя я слышалъ еще въ моей ранней юности и чья газета имла на меня въ продолженіе послднихъ лтъ большое вліяніе. Волосы у него курчавые, прекрасные каріе глаза нсколько тревожны; у него привычка по временамъ посапывать. Шотландскій пасторъ не могъ имть боле безобидный видъ, чмъ этотъ писатель, слово котораго всегда оставляло кровавый рубецъ на всемъ, чего касалось. Странное чувство страха и изумленія овладваетъ мною передъ этимъ человкомъ; слезы едва не выступаютъ у меня на глазахъ, и я невольно длаю шагъ впередъ, чтобы сказать ему, какъ глубоко я благодаренъ ему за все, чему онъ научилъ меня, и попросить его не обижать меня: я самъ знаю, что я жалкій писака, которому и безъ того приходится плохо…

Онъ взглянулъ на меня я съ задумчивымъ видомъ сложилъ мою рукопись. Чтобы облегчить ему отказъ, я протянулъ руку и сказалъ:

— Ахъ, нтъ, это, вроятно, вамъ не годится? — И я улыбнулся, чтобъ показать ему, что я отношусь къ этому такъ легко.

— Намъ нужны только общедоступныя вещи, — сказалъ онъ. — Вы знаете, какая у насъ публика. Не можете ли вы упростить это? Или не принесете ли вы что-нибудь боле общепонятное?

Его внимательное обращеніе со мной приводитъ меня въ удивленіе. Я понимаю, что моя работа забракована, но отказъ не могъ быть любезне.

Чтобъ не задерживать его дольше, я говорю:

— Конечно, я это могу.