Голод (пер. Химона)

Умирая съ голоду и сгорая отъ стыда, я вышелъ изъ лавки. Изъ-за жалкой кости я особачился и все-таки не добился ея! Нтъ, долженъ же настать всему этому конецъ. Это зашло слишкомъ далеко. Столько лтъ я выдерживалъ съ гордостью вс испытанія, — твердо переносилъ не одинъ тяжелый часъ, а теперь я дошелъ до низкаго нищенства. Этотъ день запятналъ меня навсегда. Я не погнушался плакать передъ торгашами. И къ чему все это привело? Нтъ, меня тошнитъ отъ отвращенія къ самому себ! Да, да, пора положить всему этому конецъ! Однако, что, если запрутъ мои ворота? Мн нужно поторапливаться, если я не хочу провести ночь въ ратуш…

Мысль эта поддержала мои силы: я не хочу спать въ ратуш. Слава Богу, на башн Спасителя только 7 часовъ. У меня еще 3 часа впереди. А какъ я испугался.

«Я все, все испробовалъ, я сдлалъ все, что могъ, и въ продолженіе цлаго дня мн ни разу не повезло. Если я разскажу это, никто мн не повритъ, а если запишу, будутъ говорить, что это выдумано. Да, да, длать было нечего; теперь прежде всего не нужно ходить и стараться растрогать кого-нибудь. Фу! Меня просто тошнитъ, увряю тебя, мой другъ, ты мн, благодаря этому, просто противенъ! Разъ исчезла надежда, то уже навсегда. А не могъ бы я украсть горсточку овса въ конюшн?» Мн немного полегчало.

Я двинулся черепашьимъ шагомъ домой. Къ счастью, я почувствовалъ впервые въ этотъ день жажду и пошелъ отыскивать мстечко, гд бы могъ напиться. Отъ базара я отошелъ слишкомъ далеко, а въ частный домъ я не хотлъ заходить, можетъ быть подождать, пока я дойду до дому? Это будетъ не позже, чмъ черезъ четверть часа. Потомъ неизвстно, удержитъ ли мой желудокъ глотокъ воды и не станетъ ли мн отъ него хуже.

— А пуговицы? Он еще не пускались въ ходъ! — Я остановился и засмялся. Вотъ еще надежда! Я еще не окончательно погибъ. 10 ёръ я, конечно, получу за нихъ, завтра раздобуду еще 10, а въ четвергъ получу гонораръ за свой фельетонъ. Я надялся, что все еще можетъ пойти хорошо. И какъ это я не вспомнилъ раньше о пуговицахъ! Я досталъ ихъ изъ кармана и разглядывалъ на ходу; отъ радости у меня темнло въ глазахъ, и я больше не видлъ улицы, по которой шелъ.

Какъ мн хорошо знакомъ этотъ огромный подвалъ, мое убжище въ темные вечера, мой другъ и кровопійца! Все мое имущество, вещь за вещью исчезли здсь, вс мои мелочи, послдняя книга… Въ дни аукціона я любилъ заходить сюда и радовался, если книги мои попадали въ хорошія руки. У актера Магельсена были мои часы, и я чуть не гордился этимъ. Журналъ съ моими первыми стихотворными опытами купилъ одинъ знакомый, а сюртукъ — фотографъ для отдачи его на прокатъ своимъ кліентамъ. Противъ этого ничего нельзя было: возразить. Я приготовляю пуговицы и вхожу.

— Не къ спху, — говорю я отъ страху, что помшаю ему и приведу въ дурное настроеніе духа.

Голосъ мой звучитъ какъ-то странно, глухо, такъ что я самъ съ трудомъ узнаю его, а сердце стучитъ, какъ молотокъ. Онъ обернулся ко мн со своей обычной любезной улыбкой, уперся ладонями о прилавокъ и вопросительно поглядлъ на меня.

— Вотъ у меня есть кое-что. Я хотлъ спросить, не можетъ ли это вамъ пригодиться… дома мн попались подъ руку, увряю васъ, это такъ, ради шутки… нсколько пуговицъ.

— Ну, что такое, какія пуговицы? — И онъ близко подошелъ къ моей рук.

Не дастъ ли онъ мн за нихъ нсколько ёръ… сколько пожелаетъ, я заране согласенъ…

— За эти пуговицы? — «Дядюшка» удивленно смотритъ мн въ глаза. — За эти пуговицы?

— Ну да, сколько можете, на сигару… Я случайно проходилъ мимо и зашелъ.

Ростовщикъ захохоталъ и вернулся, не говоря ни слова, къ своей конторк. Я продолжалъ стоять; собственно говоря, я ни на что не надялся, и вмст съ тмъ надялся на какую-то помощь. Смхъ его для меня былъ смертнымъ приговоромъ. Теперь ничего не выйдетъ и съ очками.

— Я дамъ и очки на придачу, само собой разумется, — сказалъ я и снялъ ихъ. — Только 10 ёръ, ну хоть пять.

— Вы знаете, что я ничего не могу дать вамъ за ваши очки, — сказалъ «дядюшка». Я уже вамъ это раньше говорилъ.

— Но мн нужна марка, — сказалъ я глухо. — Я не могу даже отослать письма, которое мн нужно написать. — Дайте мн хоть марку въ 10 или 5 ёръ.

— Уйдите вы, ради Бога! — воскликнулъ онъ съ нетерпливымъ жестомъ.

«Да, да, что же, пускай!» сказалъ я себ. Машинально я опять надлъ очки, взялъ пуговицы и вышелъ. Я пожелалъ ему покойной ночи и закрылъ за собой дверь. Теперь нечего, уже больше нечего длать. Передъ дверью погреба я остановился и еще разъ взглянулъ на пуговицы. — Какъ же это онъ не взялъ ихъ, — сказалъ я. — Вдь это почти совсмъ новыя пуговицы, не понимаю.

Пока я предавался этимъ размышленіямъ, кто-то прошелъ мимо меня и спустился въ подвалъ. Второпяхъ онъ толкнулъ меня; мы взаимно извинились, я обернулся и посмотрлъ ему вслдъ.

— Ахъ, это ты? — сказалъ кто-то вдругъ внизу на лстниц. Онъ опять спустился, я узналъ его. — Боже мой, какой у тебя видъ! — сказалъ онъ. — Что ты длалъ тамъ внизу?

— Такъ, дла. И ты, видно, туда же.

У меня подкашивались ноги, я оперся о стну и протянулъ ему руку съ пуговицами.

— Чортъ возьми! — воскликнулъ онъ, — нтъ, это зашло черезчуръ далеко!