Голод (пер. Химона)

Придя на площадь, я остановился и посмотрлъ на улицу. „Сижу удовольствія ради“. Разв это былъ отвтъ? Ты долженъ бы сказать: отъ усталости — и притомъ жалостливымъ голосомъ. У тебя овечья голова, ты никогда не научишься льстить, и притомъ ты долженъ былъ бы закашлять, какъ больная лошадь».

Дойдя до пожарной сторожки, я остановился. Новая мысль. Я щелкнулъ пальцами, громко расхохотался, чмъ привелъ всхъ прохожихъ въ удивленіе и сказалъ: «Нтъ, теперь ты пойдешь къ пастору Левіону. Это ты непремнно долженъ сдлать. Да ну, хоть опыта ради. Теб нечего терять при этомъ».

Сегодня такая прелестная погода.

Я вошелъ въ книжный магазинъ Наши, отыскалъ адресъ пастора Левіона въ адресномъ календар и отправился дальше. «Теперь удается, — сказалъ я. — Теперь безъ глупыхъ выходокъ! Ты говоришь, совсть? Безъ глупостей; ты черезчуръ бденъ, чтобы думать о совсти». Ты совсмъ изголодался, приходишь съ важнымъ обстоятельствомъ, дломъ первой необходимости. Но ты, долженъ склонить голову на бокъ и говорить нараспвъ. Ты этого не хочешь, нтъ? Тогда я ни одного шага не сдлаю, знай это. Итакъ, ты находишься въ состояніи борьбы, борешься съ силами мрака и тьмы, съ чудовищами сомннія и чадами преисподней, алчешь вина и млека небеснаго. Вотъ ты стоишь, и нтъ масла въ твоемъ свтильник. Но ты вдь вришь въ милость Божію, ты не потерялъ вру! Ты долженъ скрестить руки и имть такой видъ, какъ-будто ты вришь въ милосердіе. Что касается твоего мамона, то ты ненавидишь его во всякомъ образ, хотя теб и были бы желательны и необходимы нсколько кронъ на молитвенникъ и поминальникъ за пару кронъ … Я стоялъ передъ дверью пастора и читалъ: «Бюро открыто отъ 12-4».

Теперь безъ всякихъ глупостей, — сказалъ я;- теперь нужно быть серьезнымъ! Вотъ такъ, голову внизъ — еще немножко… Затмъ я дернулъ за ручку звонка.

— Мн хотлось бы поговорить съ господиномъ пасторомъ! — сказалъ я горничной; но я никакъ не могъ прибавить къ этому имени Божьяго.

— Онъ вышелъ, — отвчала она.

— Вышелъ?! Вышелъ!

Это разбило вс мои планы, уничтожило все то, что я собирался сказать. И къ чему тогда былъ этотъ безконечный путь?

— У васъ какое-нибудь спшное дло? — спросила горничная.

— Нтъ, ни въ какомъ случа! — возразилъ я. — Ни въ какомъ случа! Просто погода такая прекрасная, и я зашелъ, чтобы навстить г. пастора.

Мы стояли другъ противъ друга. Я охотно ударилъ бы себя въ грудь, чтобы она обратила вниманіе на мою булавку, скалывавшую мой пиджакъ; глазами я умолялъ ее посмотрть, зачмъ я пришелъ, но бдняжка ничего не понимала.

— Прекрасная погода, да, да… А госпожи пасторши тоже нтъ дома?

Нтъ, она дома, но у нея мигрень, она лежитъ на соф и не можетъ шевельнуться… Можетъ-быть, я хочу оставить записку?

— Нтъ, я иногда длаю такія прогулки, движенія ради. Это такъ полезно посл ды.

Я повернулъ назадъ. Къ чему дольше еще болтать? Кром того у меня кружилась голова. Меня сталъ разбирать смхъ.

«Бюро открыто отъ 12-4»; я постучалъ часомъ позже — время благодати миновало.

На Сторторф я слъ на скамейку у церкви. Боже мой, какъ все мрачно было для меня! Я не плакалъ, я черезчуръ усталъ; до крайности изнуренный, я сидлъ, ничего не предпринимая, не шевелясь; я совсмъ изголодался. Грудь горла, боль въ желудк была невыносима. Жеваніе стружки уже боле не помогало; мои челюсти устали отъ безплодной работы, и я предоставилъ имъ покой. Кром того, кусочекъ коричневой апельсинной корки, которую я поднялъ на улиц и началъ сосать, вызвалъ тошноту, я былъ боленъ; жилы на рукахъ вздулись и посинли.

И чего еще мн ждать?

Я пробгалъ весь день, чтобы отыскать крону, чтобы продлить жизнь на какой-нибудь часъ. Разв, въ сущности говоря, не все равно, случится ли неизбжное днемъ раньше или днемъ позже? Если бы я велъ себя, какъ порядочный человкъ, я уже давно бы отправился домой, легъ бы и предоставилъ все судьб. Мои мысли въ эту минуту были совсмъ ясны. Теперь я хотлъ бы умереть, теперь осень, и все погружается въ сонъ. Я испробовалъ вс средства, исчерпалъ всевозможные источники. Я началъ углубляться въ эти мысли и каждый разъ, какъ у меня являлась надежда на возможность спасенія, я шепталъ какъ-то разсянно: «Ты глупецъ, ты вдь уже началъ умирать!» Но вдь мн нужно написать еще нсколько писемъ, все приготовить, самому быть наготов: мн нужно умыться и скромно убрать свою постель.

Голову я положу на блый листъ бумаги, — самое чистое, что у меня вообще есть, а зеленое одяло я могъ бы…

Зеленое одяло! Вдругъ я очнулся, кровь бросилась мн въ голову и началось сильное сердцебіеніе. Я всталъ со скамейки и иду дальше. Жизнь снова закипла во всхъ моихъ фибрахъ, и я безпрестанно повторяю: «Зеленое одяло! Зеленое одяло!» Я иду все скоре, какъ-будто нужно кого-нибудь догнать, и, нсколько минутъ спустя, я уже дома въ своей жестяной мастерской.