Голод (пер. Химона)

Я жевалъ не переставая свою стружку и быстро шелъ по улиц. Я не усплъ очнуться, какъ я уже былъ внизу на желзнодорожной площади. Часы на башн показывали половину второго. Я постоялъ нкоторое время и подумалъ. Холодный потъ выступилъ у меня на лбу и скатывался мн въ глаза. — Пойдемъ со мною въ гавань, сказалъ я самъ себ. Разумется, если у тебя есть время. Я поклонился самъ себ и пошелъ внизъ къ гавани.

Тамъ стояли корабли, море колыхалось въ солнечномъ сіяніи. Везд оживленное движеніе, рзкіе пароходные свистки, носильщики съ ящиками на плечахъ, подбадривающее пніе нагрузчиковъ на паромы. Торговка пирожками сидитъ недалеко отъ меня и клюетъ своимъ коричневымъ носомъ надъ товаромъ, весь столикъ соблазнительно заваленъ всякими лакомствами; я невольно отворачиваюсь отъ этого зрлища. Запахъ ды разносится но всей набережной. Фу! Окно настежь; я обращаюсь къ господину, сидящему рядомъ со мной, и указываю ему вс неудобства съ этими торговками… Нтъ? Но, вдь, согласитесь, что… Но въ этомъ мой сосдъ увидлъ наглость и не далъ мн даже договорить до конца, онъ поднялся и пошелъ. Я тоже всталъ и пошелъ за нимъ, твердо ршивъ доказать человку его заблужденіе.

— Даже съ точки зрнія санитарнаго вопроса, — сказалъ я и ударилъ его по плечу.

— Извините меня, но я не здшній и ничего не смыслю въ санитарномъ вопрос,- сказалъ онъ, пристально посмотрвъ на меня.

Это совсмъ мняетъ дло, если онъ не здшній… Можетъ быть я могу чмъ-нибудь ему служить? Быть проводникомъ? Нтъ? Это доставитъ мн удовольствіе, а ему ничего не будетъ стоить.

Но человкъ во что бы то ни стало хотлъ отдлаться отъ меня и быстро добжалъ черезъ улицу на другую сторону.

Я опять вернулся къ своей скамейк и слъ. У меня было такъ неспокойно на душ, а шарманка, игравшая тамъ наверху, еще больше безпокоила меня. Жесткая металлическая музыка, кусочекъ Вебера; маленькая двочка подпвала. Флейтообразный, страдальческій звукъ шарманки пронизываетъ, мои нервы начинаютъ дрожать, какъ-будто музыка въ нихъ отзывается. Минуту спустя, я начинаю насвистывать и напвать. И что только не приходитъ въ голову, когда голоденъ. Я чувствую, какъ эти звуки овладваютъ мною, какъ я таю въ этихъ звукахъ и у меня такое чувство, будто я несусь туда, высоко за горы, туда, въ свтящіяся сферы.

— Одну ёру, — говоритъ моя маленькая двочка, пвшая съ шарманкой, и протягиваетъ оловянную тарелку, — одну лишь ёру!

— Да, — говорю я какъ-то неувренно, вскакиваю и начинаю рыться въ карманахъ. Но двочка думаетъ, что я хочу надъ ней подшутить и удаляется, не говоря ни слова. Это нмое терпніе было уже слишкомъ мучительно для меня, лучше бы она меня ругала; боль овладла мной и я окликнулъ ее. — У меня нтъ ни одного хеллера, — сказалъ я, — но я тебя не забуду, можетъ-быть, даже завтра. Какъ тебя зовутъ? А! Красивое имя, я его не забуду. Итакъ, значитъ, до завтра.

Но я понялъ, что она мн не вритъ, хотя она не сказала ни слова; и я плакалъ отъ отчаянія, что эта уличная двочка не хотла мн врить. Я еще разъ окликнулъ ее; я быстро разстегнулъ свой пиджакъ и хотлъ отдать ей свой жилетъ.

— Подойди же, я теб ничего не сдлаю. — Но оказалось, что у меня нтъ жилета.

Какъ могъ я его искать! Вотъ уже нсколько недль прошло съ тхъ поръ, какъ онъ былъ у меня. Пораженная двочка не хотла дольше ждать и быстро убжала. И я долженъ былъ отпустить ее. Люди столпились вокругъ меня и громко смялись; сквозь нихъ протиснулся полицейскій, пожелалъ узнать, что случилось.

— Ничего, — говорю я, — ровно ничего! Я хотлъ только отдать маленькой двочк свой жилетъ… Для ея отца… Надъ этимъ нечего смяться, я бы могъ пойти домой и надть другой.

— Не устраивайте зрлища на улиц! — сказалъ полицейскій, — маршъ! — и онъ толкаетъ меня впередъ. — Это ваши бумаги? — крикнулъ онъ мн вслдъ.

Да, чортъ возьми, это вдь моя газетная статья! Какъ могъ я быть такимъ неосторожнымъ!

Я беру свою рукопись, удостовряюсь, что все въ порядк, и иду прямо въ редакцію; на городской башн было теперь 4 часа.

Бюро было закрыто. Я спускаюсь, боязливо, какъ воръ, по лстниц и стою у двери, совершенно безпомощный. Что теперь длать? Я облокачиваюсь о стну, пристально смотрю на камни и размышляю. У моихъ ногъ лежитъ булавка; я нагибаюсь и поднимаю ее. Что, если я отржу пуговицы отъ пиджака? Что бы я могъ за нихъ получитъ? Можетъ-быть, это не принесло бы мн никакой пользы. Что такое пуговицы? Однако я взялъ ихъ, осмотрлъ со всхъ сторонъ и нашелъ ихъ совсмъ хорошими, новыми. Это была хорошая мысль; я ихъ отржу своимъ перочиннымъ ножомъ и отнесу въ погребокъ „дяденьки“… Надежда заложить пуговицы оживила меня, и я началъ отпарывать одну пуговицу за другой, при чемъ я велъ слдующій разговоръ самъ съ собой:

„Да, видите ли, ему приходится немного трудно, это временное затруднительное положеніе… Вы говорите, он ношены? Не болтайте вздоръ!