Голод (пер. Химона)

Я хотлъ бы видть, кто свои пуговицы мене изнашиваетъ, чмъ я. Я всегда хожу съ разстегнутымъ пиджакомъ, долженъ вамъ сказать; это моя привычка, моя особенность. Нтъ, нтъ, если вы не хотите, тогда… Но неужели я не могу получить за нихъ и 10 ёръ? Но, Боже мой, кто же говоритъ, что вы должны? Вы можете заткнуть свой ротъ и оставить меня въ поко… Да, да, да, позовите полицію! Я подожду здсь, пока вы позовете полицейскаго. Я ничего у васъ не украду… Ну, до свиданія, до свиданія! Мое имя Тангенъ; я немножко покутилъ…“

Кто-то спускается по лстниц; я тотчасъ же вернулся къ дйствительности; узнаю человка съ ножницами и сую пуговицы въ карманъ. Онъ проходитъ мимо, не отвчая даже на мой поклонъ, очень заботливо разглядывая свои ногти. Я задерживаю его и спрашиваю о редактор.

— Его нтъ.

— Вы лжете! — сказалъ я; и съ нахальствомъ, удивившимъ меня самого, я продолжаю:- я долженъ съ нимъ поговорить о неотложномъ дл. Нкоторыя сообщенія изъ Штифтсгардена.

— Но разв вы не можете мн этого сказать?

— Вамъ? — возразилъ я и осмотрлъ его съ ногъ до головы.

Это помогло. Онъ тотчасъ пошелъ со мной назадъ и открылъ мн дверь. Сердце у меня сжималось. Я стиснулъ зубы, чтобы пріободриться, постучалъ и пошелъ въ бюро редактора.

— Здравствуйте! А, это вы, — сказалъ онъ любезно, — пожалуйста, садитесь!

Мн было бы легче, если бъ онъ указалъ мн на дверь; слезы готовы были навернуться на глаза, и я отвчалъ.

— Пожалуйста, извините меня…

— Садитесь, — повторилъ онъ.

Я слъ и объявилъ, что у меня опять есть статья для него и мн ужасно хотлось бы, чтобы она попала въ газету. Я очень много работалъ надъ ней, она стояла мн большого напряженія силъ.

— Я ее прочту, — сказалъ онъ и взялъ ее. — Вы, вроятно, прикладываете стараніе ко всему тому, что пишете, но вы черезчуръ рзки. Если бы вы были боле разсудительны! Черезчуръ лихорадочны! Но я прочту вашу статью! — и съ этими словами онъ повернулся къ своему столу.

Я продолжалъ сидть. Могъ ли я попросить у него крону? Объяснить ему, почему я пишу такъ лихорадочно? Онъ, наврно, мн поможетъ. — это были для него не впервые.

Я поднялся. Гм… Но, когда я послдній разъ былъ у него, онъ жаловался на недостатокъ денегъ, даже куда-то посылалъ кассира за моимъ гонораромъ. Можетъ-быть и теперь дло такъ обстоитъ. Нтъ, не нужно этого длать. Разв я не видлъ, что онъ въ самомъ разгар работы?

— Что прикажете? — спросилъ онъ.

— Ничего, — отвтилъ я, стараясь говорить спокойне. — Когда я могу навдаться?

— Ахъ, когда вы будете проходить мимо, — отвчалъ онъ. — Такъ, черезъ нсколько дней.

Я не могъ произнести своей просьбы; любезность этого человка совсмъ очаровала меня, и я хотлъ показать, что умю цнить людей. Лучше погибнуть съ голоду. Съ этимъ я вышелъ.

Даже тогда, когда я уже вышелъ и снова началъ испытывать мученія голода, я не раскаивался, что оставилъ бюро, не попросивъ кроны. Я вытащилъ изъ кармана вторую стружку и сунулъ ее въ ротъ. Это опять помогло. Почему я не длалъ этого раньше? „Постыдись, — сказалъ я громко. — Неужели ты могъ подумать о томъ, чтобъ попросить у этого человка крону и этимъ привести его въ затруднительное положеніе“. И я даже сталъ читать себ нотацію по поводу моей подлости, которую я хотлъ совершить. „Это Богъ знаетъ, что такое! — сказалъ я. — Обивать человку пороги и чуть не царапать ему глаза, только изъ-за того, что теб нужна крона, несчастная собака! Маршъ! Скорй, скорй, ты, негодяй! Я тебя проучу!“

Чтобы наказать себя, я началъ бгать по улицамъ, подгоняя себя ругательствами, и кричалъ на себя свирпо, когда мн хотлось отдохнуть. Между тмъ я зашелъ очень далеко на Билестреде. Когда я, наконецъ, остановился, готовый заплакать отъ злости, что я не могъ бжать дальше. я задрожалъ всмъ тломъ и опустился на чье-то крыльцо. „Нтъ, ты стой“, сказалъ я. И, чтобы хорошенько себя промучить, я опять всталъ и заставилъ себя постоятъ, затмъ я началъ глумиться самъ надъ собой, надъ собственной своей испорченностью. Наконецъ, по истеченіи нсколькихъ минутъ, я далъ себ разршеніе ссть, но и тогда я выбралъ самое неудобное мсто на крыльц.

Боже мой, какъ хорошо отдохнуть немного! Я отеръ потъ со лба и глубоко вздохнулъ. Какъ я бжалъ! Но я не жаллъ объ этомъ, это было заслужено. И какъ я могъ только подумать о томъ, чтобы допросить крону? Вотъ теперь и послдствія. Я началъ кротко вспоминать, какъ бы поступила моя мать. Я расчувствовался, уставшій и обезсиленный, и началъ плакать. Тихія искреннія слезы, искреннее рыданіе безъ слезъ.

Съ четверть часа или даже больше я просидлъ на томъ же самомъ мст. Люди приходили, уходили, но никто не мшалъ мн.

Повсюду играли маленькія дти; по ту сторону улицы на дерев пла птичка.

Ко мн подошелъ городовой.

— Зачмъ вы здсь сидите? — спрашиваетъ онъ.

— Зачмъ я здсь сижу? Удовольствія ради.

— Вотъ уже съ полчаса, какъ я слжу за вами, — сказалъ онъ. — Вы здсь сидите цлые полчаса.

Приблизительно. Что вы отъ меня хотите?

Я всталъ и съ досадой пошелъ дальше.