Гамбит. На сером поле

Вот он – карт-бланш от Костлявой, полный иммунитет от угрызений совести, зеленый свет на всех перекрестках. Не воспользовался бы им только полный идиот, и паранойе тут ловить уже нечего. Он отстраняется от нее, ловя злополучное полотенце, от которого в темноте все равно не было проку. И с сильным рывком кусок махровой ткани полетел в противоположный угол комнаты, врезаясь и двигая шторы. Звук его приземления перебила расстегиваемая молния куртки и шорох снимаемой одежды. Когда он снова обнял ее, грубо целуя, Эванс голой кожей почувствовала тонкую и мягкую ткань майки, под которой застыли стальные мышцы. Исследуя ранее недоступное, скрытое одеждой и от глаз, и от прикосновений, сложно было найти разницу между жесткой кожей куртки и напряженным прижатым к ней телом. Все, что скрывало под собой одеяние, а сейчас покров темноты, она могла почувствовать только на ощупь, и это было потрясающе. Стальные мышцы перекатывались под мягкой тканью, отвечая на каждое прикосновение сокращением, как на легкий укол при снятии судороги. Ей хотелось почувствовать его в непосредственной близости, опосредованной темной материей, сорвать с него последний кусок ткани и провести пальцами по голой горячей коже, по его широкой груди, по плечам. Сейчас с ним все было иначе. Ни страха, ни стеснения, только квинтэссенция собственных желаний, не порицаемая ни ей в отсутствие согласия, ни им в отсутствии ее как основных его предпочтений. Руки продолжили исследовать тело, которое она не могла видеть, перейдя ему на спину и спускаясь ниже, чтобы подделать край уже опостылевшей одежды и дотронуться до разгоряченной кожи, но…

– Руки, – резко напомнил он ей, шепча в онемевшие от яростных поцелуев губы.

– Простите, – и Эванс резко остановилась, отводя их в стороны.

Адам поставил ее на пол и нехотя отстранился. Снова шорох одежды в темноте, и теперь к ней прижимается его горячее тело без какой-либо ткани и жестких молний. Миа не сдерживает стона при соприкосновении, как и он резкого выдоха над ее ухом. Пара секунд ушла, чтобы привыкнуть и отойти от шока, унять дрожь в обоих телах, передаваемую друг другу. Прижав ее ближе, теснее, не оставляя и капли пространства, мужчина просто замер от ощущений кожи прижатой к коже.

Она поняла, чего он хотел. Это был голод по прикосновениям, по человеческому теплу, по ощущениям близости. Она знала это по себе и понимала, как никто другой. От его глубокого дыхания ей не оставалось воздуха, но она и не против была им поделиться. Одного дыхания им хватит на двоих, одного сердцебиения, одного желания. Здесь и сейчас в одной реальности, пространстве и времени они существуют, как единое целое, и не аннигиляция тому причина.

Коснувшись его голых плеч одними лишь ногтями, не нарушая запрета, Миа осторожно вела ими вниз по спине, не царапая, только касаясь, и тихий сдавленный стон прозвучал ей в награду.

«Смертница!» – взмолился Адам, чуть ли не застонав от удовольствия, и, обхватив ее рукой за талию, запускает другую руку во влажные волосы. Прижавшись к ней всем телом, Адам чувствует мягкость ее кожи, каждый ее дюйм пальцами, проводит по животу вверх к груди и аккуратно сжимает, получая такой же просящий стон в ответ, как его.

– Он не узнает, – шепчет он ей в губы, – а потом я тебя отпущу… – не договаривая, когда в ответ его целуют, не менее страстно, как он целовал ее.

– Обещаете? – с надеждой спросила она – та, что не обманет.

Как в непреложном обете, в ее слове он не сомневался. Она не лжет. Никогда не лжет. Возможно, иногда себе, но точно не ему.

– Обещаю, – сухо ответил он.

Адам не замечал за собой честности подобной её, но отступать от победы, сказал бы «в сухую», да язык не повернется, хоть и изворачивается сейчас, как может, не отступит. Только не в миг, когда, наконец, вырвал победу зубами, прикусившими ее нижнюю губу со стоном обоих. Шутка ли, семилетняя война, в которой непреодолимая сила «Викингов» вырывает победу у «Друидов», наставивших вокруг себя очередной Стоунхендж. Адам сжал ее волосы в руке и откинул голову девушки назад, открывая доступ к шее, прильнул губами к тому месту, где бился ее пульс и прикусил нежную кожу, обозначив ее, как уже состоявшуюся добычу. Плевать. Зверь уже почуял пульс жертвы, бившийся во рту, и требовал крови. Как теперь ему отказать? Ночью все мышки серы, а в темноте и Эванс сойдет.

Эванс никак не могла справиться с ремнем на его штанах, руки словно онемели от возбуждения и страха. Она уже намекала ему, что это не самая сильная ее сторона, но он, видимо, не понял, насколько обширен был пробел. Собравшись с духом, она расстегнула ремень и молнию, а затем осторожно двинулась костяшками пальцев от живота мужчины в джинсы, где еще могла прикасаться к нему раскрытой ладонью через натянутую ткань его белья.