Фиалка Пратера

В половине восьмого посыльный из кафетерия приносит чай и сэндвичи. Совместная трапеза поднимает всем настроение. Анита закончила сцену, потом еще один крупный план и отправилась домой; когда ей надо, она здорово умеет работать в коллективе. Сцена с Артуром Кромвелем много времени не займет. К девяти все равно должны закончить.

Из монтажной посмотреть на нас поднимается Лоуренс Дуайт.

Он как всегда сердит, но сразу видно, что доволен собой. День у него задался.

– Добрый вечер, герр Монтажмейстер. Как там ваши образы?

– Образы, черт подери, отменные, и вы их не заслуживаете, – отвечает Лоуренс. – Прислали мне мусор, я нарежу и склею из него конфетку, а все лавры достанутся вам.

– Скромняга ты наш.

Бергманн, как обычно перед дублем, расхаживает по площадке. Подходит к нам и некоторое время рассматривает наши лица мрачным, встревоженным взглядом. Неожиданно разворачивается и в некоем подобии транса уходит.

– Итак, – кричит Элиот, – приступаем! Не хватало еще на ночь задержаться.

– Талант в землю зарывает, – говорит Лоуренс. – Он же идеальная воспитательница!

– Прошу полной тишины!

К десяти минутам девятого заканчиваем. Отсняли две тысячи футов пленки, что равно четырем с половиной минутам фильма.

– Что вечером делаешь? – спрашивает Лоуренс.

– Да так, ничего особенного, а что?

– Пойдем в кино?

* * *

– Бедняжка доктор Бергманн, – сказала мама, когда я одним февральским утром вышел к завтраку. – Боюсь, он сильно переживает за свою семью.

– В каком смысле?

– Они же до сих пор в Вене? Там сейчас такое творится…

Я схватил газету. Слово «Австрия» так и бросалось в глаза с заголовков. От перевозбуждения я ничего прочесть не смог, только улавливал обрывки предложений, имена: «В Линце, после тяжелых боев… Фей…[44] Штаремберг…[45] комендантский час… сотни арестов… всеобщей стачке не удалось… венские рабочие попали в окружение… выловить гиен социалистов, призывает Дольфус…[46]»

Отбросив газету, я устремился в коридор и набрал номер Бергманна. Он снял трубку после первого же гудка.

– Алло, да…

– Здравствуйте, Фридрих.

– А… Кристофер, – устало и разочарованно ответил Бергманн. Не моего звонка он ждал.

– Фридрих, я тут новости прочитал…

– Да, да, – уже совсем безжизненно произнес он.

– Я могу как-то помочь?

– Никто из нас ничего поделать не может, дитя.

– Мне прийти?

Бергманн вздохнул.

– Да, хорошо, если хотите.

Я нажал на рычаг и вызвал такси. Пока ждал машину, наспех проглотил завтрак. Мама с Ричардом молча наблюдали за мной. Бергманн стал частью их жизни, пусть они и видели его всего раз, несколько минут – в тот день, когда он заехал за мной. Его трагедия стала и нашей.

Когда я пришел, Бергманн сидел у телефона, положив подбородок на руки. Выглядел он поразительно усталым и постаревшим.

– Servus, – не поднимая глаз, приветствовал меня Бергманн. Он явно плакал перед моим приходом.

Я присел рядом и обнял его одной рукой.

– Фридрих… не надо тревожиться. С вашей семьей все будет хорошо.

– Я звонил им и звонил, – устало произнес Бергманн. – Тщетно. Связи нет. Я только что телеграмму отправил, но она задержится на много часов. Если не дней.

– Я уверен, что с вашей семьей ничего не случится. В конце концов, Вена – город крупный. В газете сказано, что бои сосредоточены в одном месте. Вряд ли они затянутся.

Бергманн покачал головой:

– Это только начало. Сейчас что угодно может произойти. Гитлер получил желанный шанс: несколько часов – и он развяжет войну.

– Не посмеет, Муссолини его сдержит. Вы читали, что писал римский корреспондент «Таймс»?..

Бергманн задрожал всем телом и, беспомощно всхлипывая, спрятал лицо в ладони. Наконец он ахнул:

– Я так боюсь…

– Не надо, Фридрих. Прошу, не надо.

Немного погодя он слегка оправился. Поднял взгляд, затем встал и принялся расхаживать по комнате. Долгое время царила тишина.

– Не получу вестей к вечеру, – внезапно и решительно произнес он, – уеду.

– Фридрих…

– А что мне остается? Выбора нет.

– Вы ничем им не поможете.

Бергманн вздохнул.

– Вы не понимаете. Разве можно в такое время бросить семью? Они и так настрадались… Вы очень добры, Кристофер. Кроме вас, у меня в этой стране друзей нет, однако вы не понимаете. Вам никогда и ничего не грозило, ваш дом в безопасности и защищен. Вам не понять, каково это быть в изгнании, на чужбине… И мне ужасно стыдно, что я сижу тут, в тепле и комфорте.

– Вряд ли жена и дочь хотели бы вашего приезда. Они наверняка рады, что вы в безопасности. Вы лишь скомпрометируете их. В конце концов, о ваших политических взглядах многие знают. Вас могут арестовать.

Бергманн пожал плечами.

– Все это не важно. Вы не понимаете.

– К тому же, – опрометчиво продолжил я, – вам не дадут бросить картину.

И тут уже Бергманн не выдержал и взорвался.