Фиалка Пратера

– Да, непременно переснимем. Вдруг получится еще хуже. Сомневаюсь, конечно, но давайте попробуем.

Элиот нервно улыбнулся, делая вид, что понял шутку.

– Вам это кажется смешным? – резко обернулся к нему Бергманн. – Вы мне не верите? Что ж, ладно, посмотрим, как вы сами снимете эту сцену.

– У меня не выйдет, сэр, – испуганно ответил Элиот.

– Отказываетесь? Наотрез? Вы это хотите сказать?

– Нет, сэр. Разумеется, нет. Просто…

– Мне попросить Дороти?

– Нет… – Элиот, бедолага, чуть не плакал.

– Так подчиняйтесь! – взревел Бергманн. – Делайте что говорю!

На целую неделю в него словно вселился дьявол. Он ссорился со всеми, даже с преданными Тедди и Роджером. Мы переместились на соседнюю небольшую площадку – палату в Бороданском дворце. Харрис был там, когда Бергманн осматривал декорации. Я так и ждал беды.

Бергманн во всем видел недочеты.

– В каком стойле, – спросил он Харриса, – вы отыскали эти шторы?

Потом он выяснил, что одна из дверей не открывается.

– Простите, сэр, – оправдывался плотник, – нам не сказали, что она должна работать.

Бергманн запальчиво хмыкнул, подошел к двери и остервенело ударил в нее ногой. Мы ждали, что будет дальше, а он внезапно обернулся к нам.

– Стоите тут, лыбитесь, как злые упрямые козлы!

С этими словами он вышел вон, а мы остались стоять, не глядя друг на друга. Прозвучало, конечно, глупо, но гнев Бергманна был таким неподдельным и отчего-то трогательным, что смеяться совсем не хотелось.

Спустя мгновение он, точно разъяренный клоун, просунул голову в окно декорации:

– Не так! Не козлы! Ослы!

Было бы, наверное, милосерднее заорать в ответ, позволить ему это утонченное облегчение ссоры. Однако никто из нас не решился. Кто-то жалел Бергманна, кто-то обиделся, кого-то он смутил, кого-то напугал. Я и сам был немного напуган. Другие считали, что у меня получится его урезонить, но они глубоко заблуждались.

– Поговори с ним, Крис, – просил меня Тедди, а один раз даже, решив, что его осенило, добавил: – Поговори с ним по-немецки. Пусть почувствует себя как дома.

Ну что бы я сказал Бергманну? Не оправдывать же его было перед ним самим! Я бы только хуже сделал, а он и так минут через пять остывал и жалел о сказанном. Бергманн вообще едва ли замечал меня, словно я собака, которая скрашивает одиночество. Ситуацию мне было не исправить.

Я сидел с Бергманном почти каждый вечер, пока он, изможденный, не отправлялся в кровать, где лежал неподвижно. Вряд ли он спал. Я предложил бы заночевать у него на диване в гостиной, но он точно возмутился бы: нельзя же с ним как с инвалидом!

Как-то вечером в ресторане к нашему столику подошел человек по фамилии Паттерсон. Журналист, который вел в ежедневной газете колонку со сплетнями из мира кино. Он и к нам заглядывал раз или два в неделю, поговорить с Анитой. Беспардонный, глупый, толстокожий; впрочем, в его профессии таких и ценят.

– Ну, мистер Бергманн, – тепло начал Паттерсон, следуя шакальему инстинкту, – что думаете о событиях в Австрии?

У меня замерло сердце. Я вяло попытался вмешаться и сменить тему, но было уже поздно. Бергманн напрягся, сверкнул глазами и с обвиняющим видом резко подался вперед.

– А вы что о них думаете, мистер Паттерсон?

Журналист сильно опешил, как и всякий его собрат, если ему самому задать вопрос.

– Ну, я вообще-то… само собой, ужасно…

Бергманн подобрался и ужалил его, точно змея:

– Я скажу, что вы думаете. Вы не думаете ничего. Вообще ничего.

Паттерсон моргнул. Впрочем, скудоумный и не знает, когда надо отступить.

– Разумеется, – сказал он, – я даже не делаю вид, будто разбираюсь в политике, зато…

– Политика тут ни при чем. Это касается простых мужчин и женщин, а не актрис и легкомысленных шлюх. Это связано с плотью и кровью, но вы о таком не думаете. Вам совершенно наплевать.

Паттерсона и сейчас не проняло как следует.

– Так ведь, мистер Бергманн, – оправдываясь, заговорил он с глупой бездушной улыбкой, – это не наше дело, не забывайте. Не считаете же вы, что англичанам есть дело…

Бергманн хватил кулаком по столу, так что зазвенели вилки и ножи.

– Каждому должно быть дело! Если он не трус, кретин или кусок грязи! Весь этот чертов остров должен опомниться! Я вам кое-что скажу: если кому-то сейчас плевать, скоро ему придется передумать. Вы все передумаете. Вас закидают бомбами, выкосят и покорят. И знаете, что стану делать я? Сяду в сторонке, буду хихикать, покуривая сигару и приговаривая: «Ой, вот ужас-то, но мне плевать. Совершенно наплевать».

Наконец-то Паттерсон хоть немного испугался.

– Поймите правильно, мистер Бергманн, – поспешно заговорил он, – я с вами согласен. Я полностью на вашей стороне. О, да… Знаете, мне пора. Рад встрече. Нам с вами надо как-нибудь побеседовать… Доброй ночи.

Мы остались одни. Бергманн все еще не остыл. Он пыхтел, поглядывая на меня краешком глаза. Ждал, что я что-нибудь скажу.

А я, как никогда опустошенный, не находил слов. Требовательный и неустанный, Бергманн сам же выкачал из меня все силы. Я больше ничего не чувствовал, только знал, что надо чувствовать в такой момент. Родилась вялая обида – на Бергманна, на Паттерсона и себя.