Фараон

«Червь пожрал одну половину его урожая, носорог – другую; в полях полно мышей, налетела саранча, скот потравил, воробьи выклевали, а что осталось еще на гумне, расхватали воры. О жалкая доля земледельца! А тут еще причаливает к берегу писец и требует зерна, помощники его принесли с собой дубинки, а негры – пальмовые розги. Говорят: «Отдавай хлеб!» – «Нет хлеба!» Тогда его бьют, разложив на земле, а потом вяжут и бросают вниз головой в канал, где он тонет. Жену его связывают у него на глазах и детей тоже. Соседи же разбегаются, спасая свой хлеб».[71]

– Я сам это видел, – ответил задумчиво царевич, – даже прогнал одного такого писца. Но разве я могу быть везде, чтобы предупредить несправедливость?

– Ты можешь, государь, приказать, чтобы не мучили людей без нужды. Ты можешь снизить налоги, предоставить крестьянам дни отдыха. Можешь, наконец, подарить каждой крестьянской семье хотя бы одну полоску земли, чтобы урожай с нее принадлежал бы только ей. Иначе и дальше люди будут питаться лотосом, папирусом и тухлой рыбой и в конце концов захиреют. Но если ты окажешь народу свою милость, он воспрянет.

– Я так и сделаю! – воскликнул царевич. – Хороший хозяин не допустит, чтобы его скотина умирала с голоду, работала через силу или получала незаслуженные побои. Это надо изменить.

Пентуэр остановился.

– Ты обещаешь мне, великий государь?

– Клянусь! – ответил Рамсес.

– Тогда и я клянусь тебе, что слава твоя будет громче славы Рамсеса Великого! – воскликнул жрец, уже не владея собой.

Рамсес задумался.

– Что можем мы сделать с тобой вдвоем против жрецов, которые меня ненавидят?

– Они боятся тебя, господин, – ответил Пентуэр, – боятся, чтобы ты не начал прежде времени войну с Ассирией.

– А чем помешает им война, если она будет победоносна?

Жрец склонил голову и молчал.

– Так я тебе скажу! – вскричал в возбуждении царевич. – Они не хотят войны потому, что боятся, как бы я не вернулся победителем, с грузом сокровищ, гоня перед собой невольников. Они боятся этого, они хотят, чтобы фараон был беспомощным орудием в их руках, бесполезной вещью, которую можно отбросить, когда им вздумается. Но со мной им это не удастся. Я или сделаю то, что хочу, на что имею право, как сын и наследник богов, или погибну.

Пентуэр попятился и прошептал заклинание…

– Не говори так, достойный господин, – сказал он смущенно, – дабы злые духи, кружащие над пустыней, не подхватили твоих слов… Слово – запомни, повелитель, – как камень, пущенный из пращи. Если попадет в стену, он может отскочить и попасть в тебя самого…

Рамсес пренебрежительно махнул рукой.

– Все равно, – ответил он, – что стоит такая жизнь, когда каждый стесняет твою волю: если не боги, то ветры пустыни, если не злые духи, то жрецы… Такова ли должна быть власть фараонов?… Нет, я буду делать то, что хочу, и отвечать только перед вечно живущими предками, а не перед этими бритыми лбами, которые будто бы знают волю богов, а на деле присваивают себе власть и наполняют свои сокровищницы моим добром.

Вдруг в нескольких десятках шагов от них послышался странный крик, напоминавший не то ржание, не то блеяние, и пробежала огромная тень. Она неслась, как стрела, но можно было разглядеть длинную шею и туловище с горбом.

Среди конвоя наследника послышался ропот ужаса.

– Это гриф! Я ясно видел крылья, – сказал один из солдат.

– Пустыня кишит чудищами! – прибавил старый ливиец.

Рамсес растерялся; ему тоже показалось, что у пробежавшей тени была голова змеи и что-то вроде коротких крыльев.

– В самом деле в пустыне появляются чудовища? – спросил он жреца.

– Несомненно, – ответил Пентуэр, – в таком безлюдном месте бродят недобрые духи, приняв вид самых необычайных тварей. Мне кажется, однако, что то, что пробежало мимо нас, скорее зверь. Он похож на оседланного коня, только крупнее и быстрее бежит. Жители оазисов говорят, что это животное может совсем обходиться без воды, или, во всяком случае, пить очень редко. Если это так, то будущие поколения воспользуются этим существом, сейчас возбуждающим только страх, для перехода через пустыни.

– Я бы не решился сесть на спину такого урода, – ответил Рамсес, тряхнув головой.

– То же самое говорили наши предки о лошади, которая помогла гиксосам покорить Египет, а сейчас стала необходимой для нашей армии. Время сильно меняет суждения человека, – сказал Пентуэр.

На небе рассеялись последние тучи, и ночь прояснилась. Несмотря на отсутствие луны, было так светло, что на фоне белого песка можно было различить очертания предметов даже мелких или весьма отдаленных. Пронизывающий холод смягчился. Некоторое время конвой шел молча, утопая по щиколотку в песках. Вдруг среди азиатов опять поднялось смятение и послышались возгласы:

– Сфинкс! Смотрите, сфинкс! Мы не выйдем живыми из пустыни, когда все время перед нами являются призраки.

Действительно, на белом известковом холме очень ясно вырисовывался силуэт сфинкса. Длинное тело, огромная голова в египетском чепце и как будто человеческий профиль.