Фараон

«Столько видеть, столько пережить – думал Рамсес. – Я даже был при постройке наших храмов и рождении сфинкса, вечного сфинкса. И все это за каких-нибудь четырнадцать часов!»

В голове его пронеслась еще одна – последняя – мысль: «Человек, так много переживший, не может долго жить!» Холодная дрожь пробежала по его телу – и он уснул.

На следующий день Рамсес проснулся поздно. У него болели глаза, ломило все кости, мучил кашель, но мысль его была ясна и сердце полно отваги.

У входа в шатер стоял Тутмос.

– Ну что? – спросил Рамсес.

– Лазутчики с ливийской границы сообщают странные вещи, – ответил Тутмос. – К нашему ущелью приближается огромная толпа, но это не армия, а безоружные женщины и дети, и во главе их Муссаваса и знатнейшие ливийцы.

– Что бы это могло значить?

– Очевидно, хотят просить мира.

– После первой же битвы? – удивился царевич.

– Но какой! К тому же страх умножил в их глазах нашу армию. Они чувствуют себя слабыми и боятся нашего нападения.

– Посмотрим, не военная ли это хитрость, – ответил Рамсес, подумав. – Ну а как наши?

– Здоровы, сыты и веселы… Только…

– Только – что?

– Ночью скончался Патрокл, – прошептал Тутмос.

– Умер? От чего? – вскрикнул царевич, вскакивая с ложа.

– Одни говорят, что слишком много выпил, другие – что это кара богов. Лицо у него синее, на губах пена…

– Как у невольника в Атрибе, помнишь? Его звали Бакура. Он вбежал в зал с жалобой на номарха. И, разумеется, умер в ту же ночь, потому что выпил лишнее. Не так ли?

Тутмос кивнул.

– Нам надо быть очень осторожными, господин мой, – сказал он шепотом.

– Постараемся, – ответил наследник спокойно. – Я не стану и удивляться смерти Патрокла: что в этом особенного? Умер какой-то пьяница, оскорблявший богов и… даже жрецов…

Тутмос почувствовал в этих насмешливых словах угрозу. Царевич очень любил верного, как пес, Патрокла. Он мог забыть многие обиды, но смерти своего военачальника простить не мог.

Незадолго до полудня в лагерь царевича прибыл из Египта новый полк – фиванский, и, кроме того, несколько тысяч человек и несколько сот ослов доставили большие запасы продовольствия и палатки. Одновременно со стороны Ливии прибежали лазутчики с донесениями, что толпа безоружных людей, направляющихся к ущелью, все возрастает.

По приказу наследника многочисленные конные разъезды во всех направлениях обследовали окрестности, чтобы узнать, не прячется ли где-нибудь неприятельская армия. Даже жрецы, захватив с собой небольшую переносную часовенку Амона, поднялись на вершину самого высокого холма и, дабы бог открыл их взорам окрестности, совершили там богослужение.

Вернувшись в лагерь, они доложили наследнику, что приближается многочисленная толпа безоружных ливийцев, но армии нигде не видно, по крайней мере на расстоянии трех миль вокруг.

Царевич рассмеялся над этим докладом.

– У меня хорошее зрение, – сказал он, – но на таком расстоянии и я не увидел бы солдат.

Жрецы, посоветовавшись между собой, заявили царевичу, что если он даст обещание не разглашать тайны среди непосвященных, то увидит так же далеко.

Рамсес поклялся. Тогда жрецы водрузили на одном из холмов алтарь Амона и начали свои моления. Когда же царевич, омывшись и сняв сандалии, принес в жертву богу золотую цепь и кадильницу, они впустили его в тесный, совершенно темный ящик и велели смотреть на стену. Вслед за тем раздалось молитвенное пение и на внутреней стене ящика появился светлый кружок. Вскоре светлый фон помутнел, и Рамсес увидел песчаную равнину, скалы и среди них – сторожевые посты азиатов.

Жрецы стали петь еще вдохновеннее, и картина сменилась. Появилась другая часть пустыни, а на ней маленькие, как муравьи, люди. Несмотря на крошечные размеры, движения, одежда, даже лица были видны так ясно, что Рамсес мог бы их описать.

Изумлению наследника не было границ. Он протирал глаза, прикасался к движущемуся изображению… наконец, он отвернулся, картина исчезла, и стало темно.

Когда он вышел из часовни, старший жрец спросил:

– Ну как, царевич, теперь ты веришь в могущество египетских богов?

– Действительно, вы такие великие мудрецы, что весь мир должен воздавать вам почести и приносить жертвы. Если вам так же открыто будущее, то ничто не устоит перед вами.

В ответ на это один из жрецов вошел в часовню, стал молиться, и вскоре оттуда донесся голос, возвещавший:

– Рамсес, судьбы государства взвешены, и прежде чем наступит новое полнолуние, ты станешь владыкой Египта.

– О боги! – воскликнул в ужасе царевич. – Неужели отец мой так болен?

Он упал лицом в песок. Один из совершавших службу жрецов спросил его, не хочет ли он узнать еще что-нибудь.

– Поведай, отец Амон, исполнятся ли мои намерения?

Через минуту голос из часовни ответил:

– Если ты не начнешь войны с Востоком, будешь приносить жертвы богам и чтить его слуг, тебя ожидает столетняя жизнь и царствование, исполненное славы.

После этих чудес, происшедших средь бела дня в открытом поле, царевич, взволнованный, вернулся к себе в шатер.

«Ничто не в силах противостоять жрецам», – думал он со страхом.

В шатре он застал Пентуэра.