Дубовый листок

— Какое счастье, что это сон! — Она прижалась ко мне и заплакала. — Приснилось, что я тебя потеряла. Хожу во тьме и ищу…

— Душная ночь, вот и снятся тяжелые сны.

— Теперь совсем хорошо… Ничего мне не страшно, ничего не больно, когда я с тобой. Не знаю, как буду жить без тебя.

— Гедроиц обещал почаще заглядывать в Замосцье. А потом… Кончится же когда-нибудь война, и мы снова будем вместе. Грустно, что так много страданий причиняет тебе наша любовь.

— Нет-нет! Не говори так! Даже страдать за любовь— огромное счастье!

…В пути нас задержала внезапная канонада. Пришлось отсиживаться в пуще несколько часов.

Наконец мы благополучно достигли тракта, но перейти его не успели. На нас ринулись конные стрелки. Напротив лежал лесок. Мы прорвались туда и отвечали бешеным огнем, но были окружены. Большая часть нашего отряда, однако, успела спастись, а в ловушке осталось около полусотни, и в их числе я и Гедроиц. Он упал раненый и, лежа, продолжал отстреливаться. Я бросился к нему на выручку.

Гедроицу удалось подняться, но в этот момент на меня наскочил казак. Пикой он повредил мне бедро и руку, свалил меня и готовился прикончить, но внезапно между нами бросилась Ядвига и приняла удар.

Как подкошенная она упала в мои объятья.

— Любимый, ты жив! — шепнула она и закрыла глаза.

— Ядвига! Родная! Очнись! Да как же это…

Она не отзывалась, не открывала глаза. Голова ее поникла, руки повисли, как плети, а на Губах заиграла едва уловимая улыбка. Как у Владислава!

Лишь только я понял это, все во мне оборвалось.

Теперь мне было незачем жить. Я выхватил пистолет, но стоявший рядом москаль вышиб его и скрутил мне руки.

Казаки торопились нас отвести к другим пленникам. Мысль, что тело Ядвиги достанется воронам и диким зверям, привела меня в отчаяние и, забыв гордость, я умолял врагов разрешить предать Ядвигу земле.

Подъехал начальник российского отряда, узнал в чем дело.

— Из одного уважения к любви этой женщины нужно позволить… — И приказал казакам выкопать могилу.

Нас вывели на дорогу и посадили в повозки. Мы ехали почти двое суток. Я никуда не смотрел и ничего не слушал. Думал одно: Ядвиги уже нет и никогда не будет…

Гедроиц был с нами. Я обнаружил это, когда нас загнали в какой-то сарай. Там было так тесно, что мы едва шевелились. Убежать оттуда было невозможно — вокруг стояла густая цепь стражи. Но я и не помышлял о побеге. Я был как в полусне, не чувствовал боли в ранах, не прикасался к еде и только пил по глотку, когда Гедроиц требовал. Он старался меня расшевелить и все советовал плакать, говоря, что слезы облегчают душу. Но у меня не было ни одной слезы. Я окаменел. Кажется, на пятые сутки я перемолвился с Гедроицем. Когда нас заковывали в кандалы, он сказал:

— Вероятно, это наш конец.

— Теперь все равно, — ответил я.

Нас повели неизвестно куда. Мимо проскакал начальник конвоя с жандармским офицером. На лице у этого офицера был большой красный шрам. Он что-то сказал начальнику конвоя, указывая на меня, и проехал вперед. Лицо офицера показалось знакомым, но я не мог и не старался припомнить, где его встречал.

— Не грусти, пан Михал, — сказал Гедроиц, шагавший рядом. — На все ведь воля пана бога.

— Нет бога!

— Не греши! — воскликнул Гедроиц и перекрестился. — Или ты думаешь, что пан бог покупает славу за счастье, посылаемое людям, а они, как мелкие торгаши, воздают ему хвалу по мере получения жизненных благ?

— Тогда для чего он существует и зачем ему молиться?

Гедроиц ничего не ответил и только тяжело вздохнул.

Я расстался с ним, когда нас привели в Брест. Там меня посадили в одиночную камеру. Мне было по-прежнему все безразлично. Я сейчас же лег на нары и лежал ничком, почти не вставая.

Несмотря на то, что я не проявлял о ранах ни малейшей заботы, они начали заживать. В моей тесной и темной камере одна стена была деревянная. Не раз я слышал, что за ней шевелится кто-то и стонет, но я почти все время лежал в полузабытьи и не интересовался соседом. Но вот однажды ночью, когда совсем рядом со мной лязгнул за-

сов, я понял, что к соседу явились гости. В мою камеру проникла полоска света. Я слез с нар и нашел в стене щель. Присел и посмотрел…

В камере у соседа стояли жандармы, и один из них был тот, кого я заметил по дороге в Брест. Он стоял ко мне вполоборота. Я узнал его по красному шраму, пересекавшему лицо. Но вот он повернулся, и я чуть не вскрикнул — это был Вацек! Когда-то Высоцкий говорил, что Вацек погиб на Гроховском поле… и вдруг он воскрес в костюме российского жандарма?!.. Полно! Не мерещится ли? Нет! Это был Вацек, с теми же серыми бегающими глазами, длинным точеным носом, красивым ртом и рыжими волосами.

Другой офицер сел за столик, положил на него папку и приготовился писать, а Вацек, приподняв фонарь, подошел к нарам. Спал мой сосед или нет, я не мог рассмотреть.

— Ну-с? Долго ты еще будешь запираться? — спросил Вацек по-польски. — У нас есть все доказательства, что ты хотел убить императора во время коронации. Назови сообщников, с которыми ты слонялся по Саксонскому саду.

Арестант в упор посмотрел на Вацека.