Дубовый листок

Помни: человеком должно руководить чувство чести. Подчиняй храбрость благоразумию. Никогда не следуй внушениям гнева. Я много хотел тебе сказать еще, но не довелось. Это же самое главное, до остального доберешься собственным умом. Храни тебя Езус и Мария. Послужи еще родине. Не выйдет — возвращайся и знай: Дверницкий, где бы он ни был, всегда рад принять тебя.

Мы обнялись и поцеловались.

— Кто знает, может быть, времена изменятся к лучшему, пан генерал, — сказал я, но Дверницкий махнул рукой.

— Для Польши, для всех людей, конечно, настанут, потому что все на земле стремится к лучшему. Но для нас, для меня собственно, — вряд ли. Хрощековских вокруг еще так много… Я, понимаешь, последнее время все думаю — неужели Хлопицкий был прав?.. И те шляхтичи, что в Колодне… Видно, мы еще не доросли!

Глава 27

До пана, указанного генералом, я добрался без труда и вручил ему драгоценный пакет.

Прочитав письмо, этот пан сказал:

— Генерал просит помочь пану поручику перейти границу и позаботиться о пане, как о собственном сыне. Я провожу вас, чтобы, не дай боже, вы где-нибудь не попали впросак.

В ту же ночь мы переплыли на лодке Днестр и на верховых достигли Гродека. Там мой покровитель подробнейшим образом объяснил дальнейшую дорогу, указал, у кого в попутных селениях можно найти приют и содействие, и простился.

Пробираясь вдоль реки Верещицы, я попал к Яворову, а оттуда вышел на прямую дорогу к Замосцью. По сравнению с путешествием от Владимира на Порыцк этот путь можно было назвать прогулкой. Погода благоприятствовала, везде встречались родные польские лица, каждый старался чем-нибудь угодить пану военному, а я, в свою очередь, щедро расплачивался за услуги, так как, прощаясь с генералом, получил вперед двухмесячное жалованье. Что ни говори, хотя в те времена многие считали Волынь исконной польской землей, я чувствовал себя там загнанным зверем.

На пятые сутки после перехода границы я дошел до Белжицкой пущи, переночевал в деревеньке и рано утром двинулся через дремучий лес.

Около полудня я облюбовал вблизи дороги местечко и уселся на траву завтракать. Не торопясь я очистил яйцо. Кругом было тихо, если не считать любопытной сороки, которая прилетела разведать, что я тут делаю, и, успокоившись, улетела. Я уже кончал свой скромный завтрак, когда послышался треск сучьев. Кто бы то ни был, мне стало неприятно. Проверив пистолеты, я скрылся в зарослях. Треск становился громче и громче и, наконец, раздвигая кусты, к месту, где я завтракал, вышел щуплый, сутуловатый мужчина с сумой, как у нищих, в низко нахлобученной шапке. Лицо его было обвязано грязной тряпкой. Он поднял кусок яичной скорлупы, начал его рассматривать….

«Вот к чему может привести легкомыслие — подумал я, затаив дыхание. — Зачем нищим шататься по пущам так далеко от села? Зачем им рассматривать человеческие следы?.. А почему у него завязано лицо? Вдруг это переодетый москаль? Ведь их теперь много встречается в наших краях!»

Неизвестный бросил скорлупу и наклонился, разглядывая место, где я отдыхал. Я кинулся на него, как кошка на мышь. Он упал, старался вывернуться, но не издал ни звука, а только хрипел и тяжко дышал.

Мне удалось перевернуть его на спину, и так как он сопротивлялся, я уселся на него и схватил за горло. Повязка, скрывавшая лицо, свалилась, и я увидел, что у незнакомца нет носа! Только, раз в жизни я видел безносого человека и запомнил навечно!

— Капитан Гедроиц!

— Да, — ответил он хрипло. — И все-таки нехорошо поручикам садиться верхом на капитанов.

Я вскочил и помог ему подняться.

— Вы сами, пан капитан, виноваты. Где ваш мундир? Я принял вас бог знает за кого!

Гедроиц отряхивался.

— Здорово же вы меня помяли. Но черт с вами! На вашем месте и я, вероятно, поступил бы так же… Ладно. Скажите хоть, как вас зовут.

Я поспешил отрекомендоваться…

— Отлично, пан Наленч! Вы тут, оказывается, завтракали, а я помешал.

— А вы голодны? Не хотите ли кусок хлеба?

— Ну нет, у меня завтрак получше, — смеясь сказал Гедроиц.

Усевшись на травку, он высыпал из котомки кучу хлебных кусков, а затем вытащил бутылку вина и объемистый сверток, в котором оказались ветчина и другие закуски. Я был поражен.

— Собираю милостыню, пан поручик, — объяснил Гедроиц, указав на куски хлеба. — И, надо сказать, русские — добрый народ. Они хорошо подают нищим — и хлеб, и деньги. Эти куски я отдаю нашим крестьянам, а на деньги покупаю закуску.

— Но почему вы просите милостыню?

— А как же иначе я попаду в лагеря к русским? Как нищего, да еще и безносого, меня везде пропускают, никто не стесняется и говорят при мне что угодно. Я им пою песни, хотя это получается не очень красиво. Угощайтесь, пан поручик. Я тоже припоминаю вас. Не вы ли приходили к нам в крепость с капитаном Высоцким отобрать амуницию для корпуса Дверницкого? Я думал, вы давно уже на Волыни…

Я рассказал ему вкратце о судьбе нашего корпуса.

— Да, тяжелое время нынче выпало на долю отчизны!

Позавтракав, Гедроиц взглянул на небо и сказал, что пора подниматься, дорога еще длинна.

— Вы тоже идете в Замосцье? — спросил я.

— Нет, но пока нам по пути.