Дубовый листок

— Если говорить о восстании — план был хорош, а исполнители сплоховали. Так и с этим походом.

— Нет. И планы были плохие, пан Высоцкий. Они были рассчитаны только на военных и шляхту. Эти люди в Колодно — они правду сказали генералу, и я столько раз слышал от крестьян и холопов, что им все равно.

— Но это было дело отцов государства. Я знал только военный переворот.

— А кто же отцы?

Высоцкий махнул рукой:

— Не нам с тобой разбирать. Близко пока все — хорошо не видно. Вот когда-нибудь после нас, может быть, найдется новый Плутарх, он разберет что и как… Ну, обниму на прощанье. Я ведь, Михал, не вернусь, так что, может быть, мы с тобой и навеки… Не поминай лихом зато,

слышишь?

— Что вы! Зачем о том говорить!

Мы поцеловались.

Теперь я остался у генерала единственным адъютантом…

Через два дня после отъезда Высоцкого приехал пан Малиновский, отрекомендовавшийся одним из руководителей восстания на Волыни и членом подольской повстанческой Юнты.

— Что ему нужно? — сказал генерал, когда я доложил. —Предложить новую авантюру? Ну ладно, пусть войдет.

Он встретил Малиновского словами:

— Волынские поляки уничтожили мой корпус.

— Пан генерал говорит справедливо… И все же прошу меня выслушать, — сказал Малиновский.

Вот что он рассказал.

В Кременце Малиновский ожидал сигнала к восстанию. Пятнадцатого апреля он получил странное письмо: неизвестный, чья подпись была сделана цифрами, приглашал Малиновского на свидание. Малиновский поехал. Его встретил пожилой пан, который, проверив личность Малиновского, спросил, знает ли, чья подпись на письме.

— Откуда же я могу знать подпись, сделанную цифрами!

— Ну, а меня пан Малиновский знает?

— Не могу знать и пана.

— Предали меня! — вдруг воскликнул неизвестный. Малиновский успокоил его и попросил, не теряя драгоценного времени, объяснить, зачем он приглашен. Неизвестный вытащил трубку с длиннейшим мундштуком и начал ее развинчивать.

— Это, конечно, был пан Хрощековский, — догадался генерал.

— Да. Он показал документ, подписанный Радзивиллом.

Тогда я спросил, что он хочет предпринять, и посоветовал ускорить восстание. По тревоге русских можно понять, что генерал Дверницкий уже находится на Волыни.

— Генерал не только прибыл, он уже стоит со своим корпусом над Стырью, — сообщил Хрощековский.

И тут он вытащил кинжал и закричал, что отомстит всем, кто парализовал его деятельность.

Малиновский спросил эмиссара, силен ли корпус.

— Это секрет… А как думает пан, силен или нет?

— Откуда же я могу знать!

— Вижу в пане большое желание деятельности, — сказал Хрощековский. — Поэтому решаюсь сообщить ему тайну: у генерала пять тысяч наилучшей пехоты, три тысячи отборной кавалерии и еще две тысячи пехоты ему отрядили из Замосцья.

— Безобразие! — воскликнул Дверницкий. — Зачем ему понадобилась такая ложь?!

— Не знаю. Откровенно говоря, узнав, что у вас такой корпус, я решил, что он может долго держаться, и предложил Хрощековскому написать вам письмо с назначением срока восстания. Нам нужно было всего десять дней, чтобы собрать силы. Вы получили это письмо?

— Ничего не получал, а Хрощековский знал, что восстание было назначено на десятое апреля. И что же дальше? — спросил генерал гостя, ошеломленного такими сведениями.

— На следующий день я с Хрощековским поехал в Каменец на Подолию повидаться с начальником повстанцев графом Тышкевичем. Но мы его не застали. Он уехал на тайный съезд, и мы пять суток мотались по разным поветам, стараясь его отыскать, И вот здесь мы узнали, что войска Рота идут к верховьям Збруча и ваш корпус в трагическом положении. Я напал на Хрощековского, зачем он скрыл от меня, как у вас мало сил.

— Так мне было приказано! — закричал Хрощековский. Он бросился на колени и завопил: — Спасите генерала Дверницкого и братьев, проливающих кровь.

— Перестаньте кривляться, — осадил его Малиновский. — Садитесь лучше и пишите воззвание, если думаете быть полезным Дверницкому.

Они назначили восстание на двадцать седьмое. Так как графа Тышкевича не нашли, Малиновский подписал воззвание сам.

— Двадцать седьмого! — воскликнул генерал. — Если бы я это знал, я, может быть, смог продержаться у Люлинской корчмы еще сутки! — и Дверницкий закрыл лицо руками.

— Не горюйте, генерал, — сказал Малиновский. — Вы

все равно не получили бы помощь. Хрощековским овладел сам дьявол: как только я уехал собирать повстанцев, он самовольно разослал второе воззвание, в котором назначил срок на третье мая — на сегодня! Этого мало. На другой день он созвал руководителей ближних поветов и перенес срок еще раз на десятое число! Надеюсь, вы теперь понимаете, что наделал этот человек. И откуда Народный Жонд выкопал такое чудовище?! Что было с теми, кто искренне хотел вам помочь, говорить излишне.

— Это все? — спросил Дверницкий после длительной паузы.

— Почти. Через несколько дней Хрощековский примчался ко мне, рвал на себе волосы, уговаривал ехать к вам, но… Рот уже преградил все пути. Пришлось переправляться в Галицию, и это совершилось всего на два часа раньше вашего корпуса. Теперь я кончил, пан генерал. Если считаете, что я бесчестен, плюньте мне в лицо.