Читаем Дубовый листок полностью

Оставив Гоньковского с пленниками и отпустив людей Иваницкого, я поднялся с камердинером на второй этаж. Граф уже ожидал меня. Это был пожилой мужчина, худощавый, слегка прихрамывающий на правую ногу, с гладко выбритым, еще красивым энергичным лицом и необыкновенно живыми глазами. Он выслушал мою претензию с откровенным изумлением.

— Уму непостижимо! Как вы проникли в Берестечко невредимым? Ведь оно опоясано московскими заставами, а в самом Берестечке стоят кавалерийский и пехотный полки и целая батарея конной артиллерии!

— Разве? — в свою очередь изумился я.

— Неужели вас никто не предупредил?

— Но мы ехали окольными путями и не заезжали ни в одну деревню… Где же генерал Дверницкий?

— Еще вчера он должен был прийти в Боремль — селение в восемнадцати верстах от нас. Москали опередили его на полутора суток, и я сразу послал ему навстречу верных людей. Они нашли ваш корпус в Лубачевке[45], предупредили об опасности. Генерал и свернул оттуда в Боремль.

— Как же быть?

— Придется переждать у меня сутки-другие. Под Боремлем есть мост через Стырь и прямая дорога на Дубно. Оттуда генерал пойдет на Радзивиллов[46]. Я сумею вас туда проводить.

Сидеть в Берестечке, когда корпус находится рядом! Я был настолько подавлен, что не подумал, что лично мне такая задержка весьма улыбалась.

Граф Плятер пригласил пройти к моим спутникам, чтобы сообща разместить их на отдых. Через полчаса вместе с Гоньковским я расположился в кабинете графа соснуть два-три часа. Пленников граф устроил сообразно их званиям, в надежном, как он выразился, и удобном месте.

Солнце прокралось в окно сквозь ветви старых лип, и я проснулся. Вспомнил, как судьба пощадила меня во Владимире. Теперь уже никакие силы не помешают повидаться с моей невестой! Представил себе, как радостно вспыхнут ее синие очи при встрече… Вскочил и начал одеваться.

— И чего тебе не спится! — проворчал подпоручик Гоньковский.

Осторожно постучав, в кабинет заглянул камердинер и пригласил освежиться в ванне. Я вылез из нее, как новорожденный.

В столовой нас ожидал граф с новостями:

— Дверницкий все еще в Боремле. Мост через Стырь сожжен русскими, и генерал его восстанавливает. Хоть бы успел! Имею сведения, что русские тянутся к Хриникам — это всего четыре версты от Боремля.

Моста там нет. Следовательно, и им придется повозиться с переправой. На все воля пана бога… Право, не думал я, что на старости лет буду жить столь беспокойно! Может быть, придется проститься с насиженным местом…

— Неужели вы, граф, так думаете? — воскликнул подпоручик Гоньковский.

— Даже очень думаю. — И бархатные глаза Плятера наполнились грустью. — Говорю откровенно, как поляк с поляками: как бы ни был талантлив наш генерал, он один ничего не достигнет. Уже десять суток, как он на волынской земле, а где же войска повстанцев, о которых говорят с декабря? Не знаете ли, кстати, куда пропал этот… как его… ну, эмиссар с длинной трубкой?

— Пан Хрощековский? — тотчас догадался я. — А давно ли он был у вас вторично?

— Не так давно. Пробыл здесь сутки. Говорлив необыкновенно! У него крепкая номинация от Народного Жонда. Мне он сказал, что едет отсюда в Кременец[47], но один проезжий пан уверял, будто этот эмиссар свернул в Галицию. Хотел бы я знать, поданы ли тяжеловозы генералу к Бугу?

— Не только к Бугу, а даже в Дружкополе их не было.

— Подумайте! — воскликнул граф. — Вот видите, я не зря беспокоюсь.

И граф перевел разговор на другую тему. Он, оказалось, интересовался геральдикой и пространно описал герб своего славного рода, берущего начало в Вестфалии.

— Граф, у меня к вам есть личная просьба, — отважился наконец я. — Мне необходимо повидать особу, живущую в Берестечке. Не стал бы вас беспокоить, если бы мог выйти из палаца открыто.

— Да-да, выходить нельзя. Даже у себя дома я не вполне защищен. Под всякими предлогами российские военные ежедневно ко мне заглядывают. Свидание устроить, конечно, можно. Пошлем сейчас верховую или карету, в зависимости от того, кто эта особа — пан или панна.

— Панна, — сказал я, чувствуя, что покраснел.

— Панна так панна.

Граф не стал расспрашивать. Он вызвал камердинера, приказал заложить карету и ехать по адресу, который я укажу, а сам деликатно отошел к окну.

Я передал камердинеру записку со словами:

— Усадьба находится в Пляшеве, Недалеко от церкви Богдана Хмельницкого…

— Очень хорошо знаем, — отвечал камердинер, взглянув на адрес, и удалился.

— Ну-с!.. — Граф Плятер отошел от окна. — Пока разыщут необходимую вам особу, угощу вас какой-нибудь книгой. У меня их тьма!

Он пригласил нас проследовать в библиотеку. Признаться, мне было совсем не до чтения, но, желая скрыть волнение, я взял первый попавшийся фолиант. Это было «Описание древних замков Волыни».

Я лениво листал его, пока на глаза не попался замок «Буромль». В фолианте было сказано, что этот замок стоял над Стырью, огражденный водяным рвом. Но меня смутило название, и я спросил графа, не есть ли это Боремль, где сейчас находится генерал.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза