Читаем Дубовый листок полностью

Надев плащ, я выглянул. Под навесом мирно жевали лошади. Казаков не было видно. У колодца посреди двора хозяйка чистила картофель. Я окликнул ее. Она высыпала картофель прямо на землю и не торопясь подошла.

— Где казаки? — спросил я.

— Спят на сеновале.

— Мне бы сейчас уйти в Иваничи.

— Так вы, пан офицер, идите куда нужно. Только по дороге страшно. Погодите, я вас до тропочки доведу. Там вы людей навряд ли встретите, ведь это граница, а стражники уже с неделю как разбежались.

Получше закутавшись в плащ и старчески сгорбившись, я вышел со двора.

К Иваницкому я буквально ворвался. За мной гнался камердинер, решивший, что к его пану лезет пьяный монах.

Иваницкий хохотал до упаду. Он приказал седлать для меня коня и снарядить шесть дворовых.

— А пока — полюбуйтесь! — Иваницкий распахнул дверь, и я увидел подпоручика Гоньковского.

Мы встретились, как родные братья, и, разумеется, Гоньковский с восторгом вызвался сопровождать меня.

Не более чем через полчаса мы выехали с хорошо вооруженными дворовыми Иваницкого, и пистолет мой на этот раз был заряжен.

По пути Гоньковский рассказал, что, сдав конвоиров рекрутской колонны в Замосцье, он доехал до Крылова в момент, когда казаки Дениса Давыдова перешли через Буг по мосту, построенному нами, и подожгли его. Поэтому он должен был искать других средств переправы и окольными путями попал в Святогорский монастырь. Но оттуда в Иваничи он поехал спокойно, так как это время совпало с нашим приходом во Владимир.

На дворе пасечницы по-прежнему мирно жевали лошади. Я приказал дворовым лезть за мной на сеновал и связать крепко спавших казаков. Когда это было сделано, мы с Гоньковским вошли в хату с поднятыми пистолетами.

Капитан и полковник спали, как младенцы. Не знаю уж, снились ли им Дибич и мой генерал, но когда мы их разбудили, сели с самым растерянным видом. Я сказал:

— День добрый, Панове! Ренци до гуры, вы арестованы!

Обезоружить их не составило труда.

— Relation![44]—вдруг сказал подполковник капитану. — Mangez la tout de suite!

О, как хорошо, что я знал французский язык!

— Soyllez tranguils! — ответил я. — Nous la mangerons nous-memes![122]

Приказав скрутить обоим пленникам руки, мы с Гоньковским пустились на поиски реляции, о которой так беспокоился полковник. Нашли ее в боковом кармане мундира Крузенштерна. Однако капитан был человеком ловким, ему удалось пихнуть реляцию в рот.

Я повалил его и вырвал бумагу. Только небольшой уголок Крузенштерн успел проглотить.

Я прочел ее тут же, сложив клочки. Это было донесение Ридигера самому Дибичу. По сведениям первого, у моего генерала корпус был численностью в двадцать тысяч. Ридигер сообщал, что не может решиться наступать на такого мощного врага, не получив подкрепления.

Я, конечно, обрадовал Крузенштерна:

— Кусок реляции, которым вы позавтракали, господин капитан, не имеет для нас существенного значения. Желаю вам благополучно его переварить.

Крузенштерн смотрел на меня с ненавистью:

— Вы, я вижу, в восторге. Надеетесь заработать поручика?

— Не откажусь. Адъютанты Дибича не каждый день попадаются на волынских дорогах.

— Освободители! Вы просто хотите прикарманить наши земли. А свобода и независимость — ширма, за которую вы прячетесь, желая снискать симпатии европейских государств!

— Не угодно ли вам помолчать, угодник царя Николая!

— Перестаньте! — сказал Крузенштерну полковник.

Мы посадили пленников в седла и поехали в Иваничи,

где нас с нетерпением ожидал Людвиг Иваницкий.

От ужина пленники гордо отказались. У них был такой убитый вид, и я пожалел, что насмехался над ними.

Иваницкий дал нам охрану и лошадей для пленников. Мне же он подарил гнедого аргамака.

— Куда вы нас повезете? — спросил адъютант Ридигера полковник Винтулов.

— К отличному генералу и моему командиру — Юзефу Дверницкому. Вы мечтали видеть его во сне, а я покажу его вам наяву!

Полковник Винтулов с ошеломленным видом посмотрел на Крузенштерна.

— Надеюсь, вам понятно, — с сердцем сказал Крузенштерн, — что это дело рук пасечницы. Подслушала наш разговор и организовала арест.

— Ошибаетесь, капитан, — вмешался я. — Ваш разговор слышал я лично и без ее ведома. Сидя под капитаном, имел честь узнать, что пан полковник хорошо относится к полякам, не то что пан капитан. Но в недалеком будущем и он убедится, что мы не так уж дурны и обращаемся с пленниками, как с людьми.

Крузенштерн ничего не ответил.

— Может быть, все-таки вы скажете, куда нас повезете? — спросил полковник Винтулов.

— Можно и сказать — в Берестечко. Наш генерал там.

— Ваш генерал в Берестечке?! — полковник Винтулов переглянулся с Крузенштерном. — Отлично! Очень и очень рад!

Я не понял, чему он так обрадовался.

<p>Глава 21</p>

Густой туман окутывал окрестности, когда мы подъехали к палацу, окруженному каналом со многими мостиками, — владению графа Плятера. К нему рекомендовал обратиться Иваницкий, чтобы получить верные сведения о местонахождении корпуса.

Нас впустили в ворота с необыкновенной поспешностью, и привратник тотчас послал человека в палац предупредить о нашем прибытии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза