Дубовый листок

Наконец мы остановились перед массивной железной дверью, запертой снаружи. Перед ней валялся скелет человека. Был ли то заблудившийся в подземелье, или его нарочно туда бросили?

Я приказал отнести скелет в нишу и ломать дверь. Это было нелегкое дело: ширина коридора позволяла работать лишь одному человеку.

После многих стараний дверь была взломана, но за ней оказалась кирпичная стена… Пришлось ее разбирать. Увы! За первым слоем кирпича обнаружили второй… Не возвращаться же в Берестечко!

Крузенштерн и Винтулов, наверное, видели десятые сны, когда мы наконец проделали во втором слое брешь. Оттуда потянуло свежим воздухом. Но ни искорки света не было видно!

Просунув в отверстие лом, я ткнулся во что-то мягкое. Вслед за этим раздался ужасный крик! Я разобрал всего полтора слова — «Бодлива поч…» Приказал погасить факелы. Мало ли куда мы могли попасть!

Меж тем сквозь брешь донеслись беспокойные голоса; мелькнул свет.

— Кто там? — послышался строгий мужской голос.

Мы молчали. Ведь «Кто там» звучит одинаково и по-польски и по-русски, как и слово «бодливый…

— Кто там? — повторил тот же голос. — Не ответите, будем стрелять!

Вторая фраза была польская…

— Это мы — поляки! Скорей помогите выбраться из преисподней! — прокричал я в брешь.

— Сейчас.

Мы начали работать изо всех сил, а вскоре услышали, что помогают и с той стороны. Некоторое время спустя кто-то оттуда спросил:

— А все же скажите, кто это «мы — поляки»?

— Подпоручики Гоньковский и Наленч! Четыре человека охраны и два живых подарка генералу Дверницкому!

— Узнаю тебя, языкастый Наленч! — послышался смеющийся голос.

Я не мог ошибиться, кому он принадлежит.

— Как я соскучился без вас, пан Высоцкий! — прокричал я.

— Ладно уж! Все равно закатим тебе выговор! Не даешь воинам спать!

Наконец мы вылезли из подземелья. Лица у всех нас были, как у негров, из-за копоти, летевшей от факелов.

Мы попали в первый этаж палаца Чацкого через стену зала, где был устроен лазарет. Человек, которого я ткнул ломом, лежал рядом с брешью. Он давно уже слышал странные звуки за стеной, говорил об этом товарищам, но никто не поверил, пока он не закричал «Бодлива почвара!»[49].

— Они думали, у меня бред! — сказал он смеясь.

Была глубокая ночь. Пока мы приводили себя в порядок, появился Дунин. Мы радостно обнялись.

Капитан Высоцкий взял пленников и охранников и пошел их устраивать, поручик Гоньковский поспешил к своим уланам, а меня Дунин потащил наверх, в штаб. Но вместо того, чтобы дать мне отдохнуть, Дунин словно пиявка присосался ко мне с расспросами о том да о сем. Генерала мы решили не будить, он очень умаялся за день.

Я так и не уснул бы, если бы в штаб не заглянул капитан Пузыно.

— Михал! Пошли ко мне! Анастаз не даст тебе

отдохнуть, а уж я постараюсь — уложу на вольном воздухе рядом с «пани Гейсмар».

Небо начало светлеть. Я спал не более часа. Разбудили птицы, приветствовавшие солнечный восход. Пахло незнакомыми цветами. Как не хотелось вставать! Мне приснилась Ядвига… Но действительность была сильнее грез!

Батарея Пузыны стояла в парке перед палацом Чацких. Палац занимал широкую террасу над самой Стырью. Я подошел к обрыву и огляделся. Река делала здесь крутую дугу. Налево, совсем рядом с Боремлем, раскинулась деревенька, а дальше, версты за четыре, но уже на другом берегу, белели Хриники — те самые, куда, по словам графа Плятера, стекались российские силы. А милое мое Берестечко скрывалось справа, за лесистыми холмами…

Напротив палаца через Стырь перекинулся деревянный мост. На нем и подле копошились наши солдаты. За мостом тянулась широкая гребля[50], луга и грабовый лес, пересеченный широкой дорогой. Совсем рядом с ней краснели развалины. В них я без труда узнал место, где ночью вынырнул из подземелья. Подозвав капитана Пузыну, указал ему стоянку российских орудий.

Волна незнакомого аромата вдруг хлынула на меня. Оглянувшись, я увидел лужайку белых нарциссов. На головках их искрилась роса. И я вспомнил грибные сады в подземелье и самоцветы… Феерия! С тревогой взглянул еще раз на Хриники и подумал: «А вдруг и поход наш окажется такой феерией?» Но я отогнал эту мысль и направился в палац, к генералу…

По пути в штаб остановился раз двадцать. Знакомые и незнакомые офицеры поздравляли меня со счастливым и романтичным прибытием. В свою очередь я расспрашивал их о новостях. Входя в штаб, я уже знал, что мост через Стырь должен быть готов сегодня в полдень и что казачьи пикеты шмыгали у плотины под Боремлем уже дня два назад, но их прогнали за пивоварню — в те самые развалины, где я ночью делал разведку.

Генерал сидел в глубине зала за столом, где была разостлана карта Волыни, а граф Чацкий стоял подле и что-то ему объяснял. Их отвлек Высоцкий, обогнавший меня. Он доложил генералу, что Ридигер с тринадцатитысячным войском занял позицию в трех милях от Стыри.

— Как мост?

Будет готов к полудню.

— Отлично, — сказал генерал. — Завтра перейдем

Стырь.

Он приказал Высоцкому после установки моста послать за реку патрули, а также сборный отряд и два орудия, и предупредить, чтобы наши в случае атаки отступали к плотине.