Читаем Дубовый листок полностью

— Это Мстиславов собор, ему семьсот лет, — объяснил один из обывателей. — Там находятся гробницы российских князей.

— Не может быть! — поправил его другой. — Собор выстроен позже, а тому костелу как раз семьсот лет. Эта земля была раньше польской.

— Нет, это была русская земля, а поляки пришли позже и выстроили костел не так давно.

Обыватели начали горячо спорить и поругались. К ним подошел какой-то старик и пристыдил:

— О чем спорите? Неужто вам места на земле мало? Славянская это была земля, вот что важно!

Я не очень вникал в их спор. Помню, тогда я взглянул на дорогу и увидел приближающуюся коляску. Подъехав к валу, возница придержал лошадь и спросил, в городе ли граф Стецкий. В коляске сидела красивая пани. Простотой и изяществом она напомнила мне Ядвигу.

Когда коляска проехала в город, обыватели объяснили, что эта пани — жена графа Стецкого, первая красавица на Волыни.

Взобравшись снова на вал, я взгрустнул.

«Как бы сейчас из-за тех дальних холмов показалось облачко пыли, а за ним и еще одна коляска, в которой сидела бы моя Ядвига! — думал я. — Как бы я побежал ей навстречу! Почему не может случиться, как когда-то на могиле Владислава, когда я сильно пожелал с ней встретиться! Нет никого и ничего на дороге, а где-то далеко-далеко пан Высоцкий везет моей невесте письмо с грустной вестью!»

Вдруг на дороге появилось облачко пыли. Оно стало расти, превратилось в столб, а за ним показались всадники. Это возвращались наши разъезды. Они предупредили, что к Владимиру с неимоверной быстротой приближается российская конница — казаки Дениса Давыдова. Душу мою охватило волнение. Я приказал готовиться к обороне, а сам помчался в штаб, предупредить графа о надвигающейся опасности и раздобыть подкрепление.

Я застал в штабе самое беспечное настроение. Граф Стецкий восседал с женой и свитой за роскошно сервированным столом. Он произносил тост за свободную Польшу и бескровное присоединение к ней Владимира.

— Гей, пан Наленч! Как раз вовремя! — воскликнул граф и хотел налить мне бокал.

— Не время, граф. Спешите к коням! Враг на пороге!

— До брони! — вскричал Стецкий, выскакивая из-за стола,

Пировавшие зашумели и засуетились. С улицы донеслись выстрелы. Мы кинулись к окнам. Через площадь с гиком и свистом мчались казаки.

Граф Стецкий с дружиной бросился им вслед, а я поспешил к своему отряду, но встретил его на пути в центр. Оказалось, российская конница объехала Бибнивский и Ковельский въезды, и стоять там не было нужды.

Бой за Владимир продолжался шесть часов. В нем участвовали старые и малые. Казаки все прибывали и прибывали. Нас оттеснили к центру города, штаб превратился в своего рода крепость. Повстанцы стреляли в казаков из-за заборов, с крыш, из-за вала. Дом адвоката был оцеплен несколькими сотнями казаков, и ворота трещали под их напором.

С кучкой повстанцев я забрался на чердак, и оттуда мы устроили такой огонь, что казаки взбесились и подожгли наш дом. Мы продолжали отчаянную стрельбу, пока способны были дышать, и покинули чердак в последнюю минуту. Дом был уже объят пламенем, во дворе — ни одной души. Давясь дымом, мы побежали на задний двор и перескочили забор. Перед нами возвышался центральный городской вал.

Беспрепятственно мы вползли на него и увидели, как пламя лижет второй этаж адвокатского дома, а в окне — женский силуэт… Я узнал графиню Стецкую. Несчастная не решалась выброситься из окна. Я был совсем рядом и не мог прийти ей на помощь! Нас разделяла густая цепь казаков.

Вдруг в толпе подняли лестницу, и какой-то российский офицер полез наверх. Он схватил графиню Стецкую и осторожно начал спускаться. Слава пану богу!

На площади меж тем возникло волнение. Туда тащили пленных повстанцев и ставили в ряд на колени. Руки их были связаны за спиной. Один из пленников вывернулся и сумел встать на ноги. Повернувшись к генералу, стоявшему вблизи, он что-то ему прокричал… Генерал крикнул шеренге стрелков:

— Пли!

Только когда пленник упал, до меня дошло, что это пан Чарномский, которого несколько часов назад Стецкий провозгласил бурмистром Владимира.

Послышался залп, и стоявшие на коленях пленники полегли.

У меня оставалось всего три заряда. Я выпустил их в спину генерала. Он схватился за левое плечо, но удержался в седле. Конница зашевелилась. Мы поняли, что нам несдобровать, если останемся здесь, и побежали среди кустов по валу, а затем скатились в проулок. Перед нами возвышался Мстиславов собор. Двери его были гостеприимно открыты.

Я вбежал первым. Там царил полумрак. Товарищи мои покидали ружья на улице, а теперь бросились на колени, приняв молитвенные позы. Им-то хорошо — они были в простых сермягах, а мой гранатовый мундир с желтыми отворотами не позволял мне притворяться!

Я метнулся на амвон, намереваясь скрыться в алтаре. Но царские врата были заперты изнутри и задернуты занавесью. Я кинулся направо, к боковой двери, но открыть ее не успел: в собор ворвались казаки.

Прижавшись к стене, я замер. Я стоял почти в полной тьме, только по сторонам царских врат мерцали красные лампады.

С обнаженными шашками казаки бросились к моим товарищам

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза