Девочка со спичками

Тянулись бесконечно длинные и унылые дни; с трудом проходили ночи, наполненные слезами и обезболивающими, и в душе Полины – там, где осталось лишь выжженное пепелище, – зарождалось постепенно какое-то новое, незнакомое, но очень отчетливое чувство: ненависть.

Сначала это была ненависть только к своему телу – та, которая наконец обрела материальное подтверждение и роковым образом совпала со словами отца, которые он часто бросал ей, когда напивался.

«Уродина. Тварь. Шлюха», – повторяла Полина про себя, глядя в зеркало, – а потом сжималась всем телом и опять плакала.

Еще через месяц ненависть захватила ее целиком – и даже стала выплескиваться наружу. Однако благодаря ей Полина снова начала проявлять хоть какой-то интерес к жизни – но особенным образом. Она бесконечно гуглила подробности о теракте с гибкого планшета, который оставил ей Углов.

Это стало ритуалом – каждый день по многу часов Полина проводила в Сети, но там никто не давал ответов, не давал имен виновных – только формальные отписки: «Террористы уничтожены при штурме здания, личности устанавливаются».

«Зачем, почему они это сделали… И почему именно я… Чем я заслужила весь этот кошмар?..»

Примерно тогда же она впервые за все время, проведенное в больнице, смогла толком разглядеть Углова.

Он был похож на честного крестьянского коня, с длинным лицом и широким носом; он выглядел почти молодым, хотя в русых коротких волосах хватало седины. Простой русский мужик, совсем не страшный, иногда смешной – эдакий картонный следователь из сериалов, которые любил смотреть вечерами отец Полины.

Мирон являлся неизменно подтянутым, наглаженным, в целом вполне добродушным, только широкие руки-лопаты опасно торчали из-под коротких рукавов рубашки, намекая, что при необходимости он вполне готов пустить их в ход – в драке.

Углов уже не заикался о том, чтобы Полина покинула больницу, – лишь однажды осторожно спросил:

– Ты домой-то хочешь? Отца твоего если в разработку возьмем – квартира тебе достанется. Хотя, честно говоря, от нее мало что осталось – заложена-перезаложена. Жить-то тебе есть где? Родственники там, близкие?

Полина отчаянно замотала головой.

– Я понял… – выдохнул Углов. – Что ж мне делать-то с тобой? Из управления уже несколько раз звонили. – Он походил туда-сюда, посмотрел в окно – там пучили слепые белые глаза сугробы – и сказал в сердцах: – Ебаные технократы! Ладно. Слушай сюда. Жить хочешь?

Полина с готовностью закивала.

– В Москву хочешь?

Она не могла поверить своему счастью – и снова кивнула.

– Тогда вот что. Никакая ты не жертва. И не свидетель. И не террористка. И в школе тебя не было. Поняла? Ты ничего не видела. И в Троицке-N ты никогда не жила. Документы тебе новые сделаю – есть у меня человек один, в таких делах опытный, да и должок за ним давно числится, пора возвращать. Визу в Москву тебе так же организуем – да и пиздуй на все четыре стороны. А станешь болтать, дело снова подымем – и привет. Сядешь лет на тридцать как основная подозреваемая. Поняла? Ты меня поняла? Полина Максимова скончалась от полученных травм. Так как, ты говоришь, тебя зовут? – сделав ударение на последней фразе, он протянул ей планшет.

Полина в панике забегала глазами по палате, потому что поняла: Углова не интересовало ее настоящее имя.

Да и кто она была такая – настоящая?

От нее ничего не осталось 22 октября.

Взгляд упал на прикроватную тумбочку. Там лежала потрепанная книжка – Полина как-то раз обмолвилась Углову в переписке, что любит биологию, и тот послушно притащил то единственное по теме, что нашлось у него дома.

«Этюды о природе человека» – значилось на обложке.

Полина закрыла глаза. Перед мысленным взором почему-то стояла фамилия автора книги. Прислушалась к себе – а потом написала на пустом белоснежном экране: «Кира Мечникова».

Протест

Утром следующего дня Давид Борисович накручивал нервные круги по кабинету, пытаясь дозвониться до Киры, – но та просто не отвечала. Тогда он принялся писать личному помощнику Соколова, через которого держал связь с президентом, – тоже тишина. Жизнь в научном центре шла своим чередом, но Стрелковского охватывала неконтролируемая паника.

Наконец, кажется, после пятнадцатого звонка, Кира все-таки ответила:

– Давид Борисович, я в курсе. Работаю над этим.

– Кира, только не бросай трубку! Он все счета заблокировал! Слышишь?! Ты опять с ним поссорилась? Ну нельзя же так, на нас люди работают, это гребаные американские горки!

– Я что-нибудь придумаю, – спокойно сказала Кира.

Стрелковскому даже показалось, что она улыбалась.

Arrat: Видел новости. Говорят, пациент совсем плох. Намерен контролировать мысли населения с помощью некоего Проекта. Ты об этом что-то знаешь?

Max 1*1: Знаю. Но тебе не скажу

Arrat: Это ты слил инфу журналистам?

Max 1*1: Какая разница?

Arrat: Что значит «какая разница»? Я хочу знать, за что я плачу

Max 1*1: Это мое личное дело. Оно просто совпадает с твоими целями – пока. Все, что мне нужно от тебя, – это чистый ID, когда все кончится

Arrat: Какой же ты гондон