Девочка со спичками

Пользователь Max 1*1 офлайн

«Мою сестру схватили сегодня примерно в 16:45, когда она просто шла по улице в кафе. Я до сих пор не знаю, где она находится. Прекрати этот беспредел, Соколов!»

«Трое моих друзей пошли в центр и попали в оцепление, они избиты, двое в больнице. Посмотрите, что с ними сделали». Четыре фото.

«Ситуация на Чистых без цензуры: хватают всех, даже стариков и женщин!!! Остановите это безумие!» Пять видео.

«Мы не хотим, чтобы наши мозги вскрывали спецслужбы! Это нарушение прав человека! Руки прочь от наших мыслей!»

«РУКИ ПРОЧЬ ОТ НАШИХ МЫСЛЕЙ!»

Соколов смахнул проекцию с новостями, вскочил из кресла и забегал по белым апартаментам Башни. Коптеры жужжали, снимая его смятение и подмигивая красными огоньками, как друзья, готовые похлопать по плечу. Когда он осознал, что все еще находится под камерами, его лицо моментально застыло в привычной маске «Спокойно, я знаю, что делаю», но внутри уже распевался инфернальный хор криков с Чистых прудов.

Это была музыка протеста, клокочущая масса неуправляемой силы, с которой его хорошо обученные сторожевые псы сегодня почему-то не справлялись.

Обычно им даже не приходилось пускать в ход дубинки: протест сворачивался сам собой, умело разлитый провокаторами по маленьким улочкам с магазинами и бутиками без кассиров-людей и охраны: оплачивать товары там можно было лицом. Провокаторы и особо расстроенные протестующие, конечно, не платили – они грабили такие лавочки, заталкивая в карманы все, от жвачек до ювелирки, и разбегались, а за ними расходилась и остальная толпа. Магазины были застрахованы, полиция с ведома Соколова закрывала на налеты глаза – и этого зачастую было достаточно, чтобы слить плохое настроение народа в связи с очередным усилением прозрачности в Открытом государстве. Тех, кто не успокаивался, фиксировали умные камеры, а потом выписывали им гигантские штрафы. Это всегда действовало безотказно. К тому же нейронки подбирали для выставления счета самый неудобный момент в истории платежей: например, последнюю неделю перед зарплатой или день выплаты ипотеки.

Но сегодня все было иначе. Соколов чувствовал это, судорожно прижавшись лбом к зеркалу в ванной. Пол под ним начал слегка проседать, и он не сразу понял, что это не мрамор, а его ноги подогнулись от того, что он увидел. Часы на руке вибрировали без остановки, разрезая запястье все новыми и новыми стримами с Чистых вперемешку с бесконечными сообщениями от его личных помощников.

Он не мог себя заставить посмотреть хотя бы одно.

Вместо этого он еле слышно произнес:

– Кристин…

– Да, Игорь Александрович.

– Есть сообщения от Киры?

– Мечниковой? Нет.

Внутри все упало. Он съежился и увидел будто со стороны, как тело слабеет и опускается на серый пол ванной комнаты в сумерках; как руки срывают ремешок злополучных часов и швыряют их прочь – и те продолжают стучать вибросигналом о мрамор, словно чье-то живое сердце, брошенное хирургом на операционный стол.

Лучше бы она написала. Поток проклятий или лаконичное оскорбление между строк. Или просьбу все это прекратить. Разблокировать счета. Хоть что-нибудь о том, что сейчас происходит.

Соколов давно разрешил Кире быть откровенной с ним, но ни разу за пределами их встреч в научном центре она этим так и не воспользовалась. Мечникова знала его личный номер, но, похоже, что только вопрос жизни и смерти мог заставить ее позвонить или написать.

«Она не может не знать о протестах, но почему, почему она не пишет? Она же чертова отличница, как ей может быть все равно?!»

Но она не писала. И в этом таилось тонкое, выдержанное презрение – как будто Соколов был не достоин даже ее ярости.

Как будто она поставила на нем крест.

Как будто он был просто пустым местом.

Кофейно-карий взгляд матери пролетел над головой из сияющей глубины балетного класса. Ноги в детских темно-синих кроссовках, покрытых питерской слякотью, топтались на входе: он не смел войти и боялся заговорить. Его не существовало.

«Что ты тут делаешь? Почему не в гимназии? У меня сегодня сцена вечером, чем ты думаешь? – Мать смотрела сквозь него. – Выйди и подожди снаружи. Не знаю, когда освобожусь. Продолжаем!»

Черная дыра в груди мгновенно увеличилась в несколько раз. С чавкающим звуком она отхватывала куски тела, и Соколов вцепился пальцами в пол, зажмурился и беззвучно закричал в темноту.

– Игорь Александрович! – чистый голос Кристин ударил наотмашь. – Что с вами? Вызвать врача?

– Код сто… шесть семь… восемь девять… – выдавил Игорь.