Девочка со спичками

– Поняла вас. – Кристин послушно заблокировала все камеры, входящие и исходящие, даже скорую, его личную охрану и полицию. Специальный режим, который Игорь запрограммировал сам, втайне от всех, чтобы никто, ни одна живая душа не знала, что он собирался сделать. Для всех это выглядело так, будто у Соколова долгий засекреченный видеозвонок из другого государства.

В прошлый раз он поклялся себе, что больше не сделает этого никогда.

«Никогда не говори никогда…» – процедил Игорь мысленно. Он встал, цепляясь за столешницу у раковины, дошел до дальнего угла ванной и сунул руку в квадратную нишу – встроенный санитайзер. Не обращая внимания на холодную спиртовую волну, Соколов прижал ладонь к дальней стенке. Та мягко провалилась внутрь, и он нащупал в глубине мокрыми, пахнущими спиртом пальцами маленькую самовводящуюся ампулу с короткой иглой на конце. Ампула была последней.

Игорь сбросил рубашку и зажал лошадиную дозу амфетамина в сгибе локтя. В ожидании эффекта он сел у стены и подтянул колени к животу. Соколов все еще был в неудобных блестящих коричневых туфлях и песочного цвета брюках, которые хотелось сбросить сейчас же, – но он уже ощущал характерное покалывание на кончиках пальцев и губ и понимал: поздно.

Запах спирта ударил в ноздри, тело стало теплеть и плотнеть от ощущений. Он лег на свою рубашку, свободно раскинув руки и вбирая холод спиной. Пол как будто размораживался под его кожей: она горела огнем. Но вместо облегчения, которое всегда давали ему наркотики, Соколова вдруг прибило к поверхности тяжелой каменной плитой, что не обещало ничего хорошего.

«Только не это, пожалуйста!»

Поздно.

– Смотрите, как вертится! Держи, держи его!

– Отпусти, придурок! Хуже будет, я тебя достану! Отдай!

– Смотри, Соколов, сейчас будет огонь-пожар!

Черный асфальт, погрызенный промерзшей слякотью, царапал спину: Игорь вертелся на нем, как уж, прижатый тремя крепкими пацанами в серых штанах и шерстяных пальто гимназистов.

– Отдай книгу, мудак! Это мое!

– Твое, твое.

«Сейчас подожжет».

– Отдай!

– Да заткнись ты! – Бесцветный от питерской промозглости, но веселый Гаранин ткнул его коленом в нос.

Фигуры мальчишек трепыхались на ветру, словно нарисованные неровными линиями, а Соколов дрожал под ними, еще более эфемерный – и совершенно бессильный.

– Раз, два, три! – Гаранин поднял на вытянутой руке потрепанную тонкую книжку в голубой обложке и горящую зажигалку. – Сказочка, гори!

Все заржали.

Обложка вспыхнула, загибаясь и кривясь, как чье-то истлевшее лицо, и горячий пепел посыпался на его щеки и лоб. Игорь закашлялся от дыма, и на секунду ему показалось, что в этом черном дымящемся месиве блеснули карие глаза – смеющиеся, беззаботные, откуда-то из детства.

– Заткнись! – не своим голосом заорал он и рванулся, тараня головой обидчика – тот со стоном осел на землю.

Нарисованные фигуры дрогнули и рассыпались. Все шумело: улица, кровь в ушах, мелкой крупкой сыпался снег, машины летели где-то за забором военного интерната, тлела книга, отброшенная прочь.

Игорь подобрал ее и, шатаясь, побежал: через проходную, мимо полусонного вахтового, сопящего в проекцию с вечерними новостями – и врезался в мокрый заснеженный город.

Ему некуда было идти.

Сегодня вечером сцена.

Он бежал наугад, но окольцованный светом театр тянул его ноги по переулкам и улицам, через мосты и каналы, как гигантский магнит. Ноги заледенели за пять минут, но он их даже не чувствовал.

Огни, огни, блестящий пол, он чуть не поскользнулся на нем, никому не было до него дела. Толпа, антракт, его задевают плечами; запах духов, высокие окна льют смолу ночного города в ослепительный свет театрального фойе. Он бросается в эту толпу – мокрый, черный, чужой.

Волны. Волны толпы. В нее медленно врезаются черные люди.

«Почему это на потолке? Почему я это вижу? Я не хочу».

Часы валяются на полу и проецируют видео: бесконечные ленты с Чистых – гулкие, густые, рябящие битыми пикселями. Черный человек медленно поднимает руку, рука вытягивается, она все выше и тоньше – и опускается, будто гладя дубинкой голову грузной женщины с малиновыми волосами. Как уродливый лебедь с руками вместо крыльев. Черный лебедь. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Летим. Красная кровь. Пятна. Шум.

«Я не хочу этого видеть. Это не я. Это не я».

Фигуры на афише в холле. Карие глаза матери в толпе. Она в черном. Черный лебедь.

«Мама!» Рванулся, но толпа не пускает, он тщетно пытается пробиться к ней.

Ее ведет под руку человек без лица. Карие глаза матери смотрят в упор на мокрого птенца в сером пальто. «Молчи!» – недовольно говорят они ему, скользя мимо. И проплывают дальше вместе с безликим в бабочке и смокинге. Ни мать, ни Игорь не подают виду, что знакомы. Черный лебедь уплывает.

«Меня не существует».

«Я – пустое место».

РУКИ ПРОЧЬ ОТ НАШИХ МЫСЛЕЙ!

РУКИ ПРОЧЬ… РУКИ…

Шепот снега. Задворки театра. Холод.

«Руки. Руки. Где мои руки?»

Руки держат голубую книгу, белые от мороза. Снег падает все гуще.