Дальгрен

– Ну-ка прикинем, – сказала она после паузы. – Черная, лесбиянка, вдобавок откровенно средний класс. И Мэри с Артуром – мои друзья. Но порой я жалею, что настолько с вами согласна. Если б нет, моя жизнь была бы гораздо легче. Впрочем, легкой жизни я никогда особо не хотела. – Она вздохнула. – Я себя, Шкет, ловлю вот на чем: порой, когда Артур или Мэри меня бесят, особенно когда превозносят вас, я воображаю – совершенно искренне, – что они сказали бы, поведай я им – вот из чистого желания их огорчить, – что́ вы творите на самом деле. И тогда я говорю себе: это потому, что я «одобряю» вас и не «одобряю» их.

– Если охота их огорчить, можно порассказать им про Джун, про Бобби и про… как его? Эдди.

– Вы, разумеется, на стороне молодежи…

– Нет, – возразил я. – Мне почти тридцать. И люди всякое говорят – я так сразу и не пойму, с какой я стороны. Я не выбираю стороны; я просто говорю, что у этих в жизни есть чуть более наболевшие огорчения.

– У Ричардсов. А у вас как?

– Вы собирались рассказать, что думаете про Шкета. Может, наступите на что-нибудь, а я тут перед вами подергаюсь.

– Ладно. Мне кажется…

Я посмотрел на ее ногу.

– …вы очень нездоровы. Вы обаятельный, умный, настойчивый, энергичный, талантливый. Но базовая структура вашего эго не крепче треснувшей чашки. Вы говорите, что теряете себя по кусочкам. Я думаю, именно это и происходит. Понимаете, Шкет, мы же до сих пор не считаем душевнобольных просто больными. Мы в них видим некое странное сочетание нечистого, развращенного и злого. Первыми европейскими психбольницами были лепрозории, которые на исходе Средних веков опустели по всему континенту, поскольку – мы до сих пор не знаем отчего – лет на семьдесят пять наступила спонтанная ремиссия, хотя три тысячи лет проказа была европейским эндемиком. Улучшился подход к гигиене? Мутировали бактерии? Суть в том, что прежде безумцев, хотя временами и переправляли туда-сюда по мелким речкам, не госпитализировали никогда. А едва их вдруг загнали в огромные пустые дома, где раньше – порой веками – держали прокаженных, они взяли на себя и бремя трехтысячелетних предрассудков и страхов, связанных с этим прискорбным недугом. И можно утверждать, что примерно так же мы относимся к вам по сей день – вплоть до религиозных коннотаций. Психическое заболевание до сих пор считается карой Господней. Фрейд и его последователи придали ему немало утонченности. Но даже Фрейд полагал его, по сути, расстройством, проистекающим из вашего образа жизни и образа жизни ваших родителей. И вот вам библейская проказа – не простуда. Скажите: как вам идея, что все ваши неприятности – галлюцинации, депрессии, даже минуты экстаза – биогенной природы? Что провалы в памяти – это истощение РНК в нижних отделах головного мозга; что внезапные страхи – это адреналиновые выбросы, вызываемые случайными спазмами гипофиза; что терзающая вас ирреальность – это просто киста шишковидной железы, подавляющая выработку серотонина?

Я посмотрел на лунный пейзаж без единого дерева.

– По ощущениям судя, ровно так оно, сука, и есть, – сказал я.

– Тут вы с бизнесменами расходитесь: они обычно не любят списывать со счетов внебиологические смыслы своих симптомов. Человеческое сознание сверхдетерминировано – оно требует, чтобы значимо было всё, даже если эта значимость примитивна.

– У меня в больнице, – вспомнив, я улыбнулся, – был один друг, который говорил: «Когда у тебя паранойя, все вокруг понятно». Но не совсем так. Просто то, про что знаешь, что оно ни при чем, внезапно похоже на то, что при чем. Вокруг абсолютно ясный паттерн, только в нем все сдвинуто на какой-то жалкий дюйм. – Я опять посмотрел на ее ногу. – Но никогда не знаешь, куда надо сдвинуть… – Я ощутил, как мое лицо сосредоточенно кривится поверх черепа.

Она сказала:

– Ваш сон. Можете объяснить, почему вы так хотели им со мной поделиться?

Я перевел взгляд на свои колени:

– Не знаю. Просто он давно в голове крутится.

– А, он не на днях вам приснился?

– Ой, нет. Он приснился… даже не помню; когда я еще жил в… парке?

– И не повторялся?

– Нет. Я его видел один раз. Но он… я все равно о нем думаю.

Положив руку на ожерелье, она пощупала линзу.

– Я уже спрашивала, но хочу уточнить: во сне вы занимались любовью, испытали оргазм, потом пошли в пещеру. Вы не просто деятельно обжимались?

– Нет. Она кончила первой. Я еще удивился, потому что и сам был почти готов. Кончил секунд через тридцать после нее – у меня обычно не так. Обычно мне еще пару минут надо. Когда спустил, мне в бок задуло листьями. И я открыл глаза, и мы еще немножко поговорили.

Мадам Браун поразмыслила, вжимая стеклянную бусину в подбородок.