Снова треск – но на сей раз выстрел или отдача, громче листвы и за целый парк от меня. Я оттолкнулся от ствола, смаргивая воду из глаз. Что-то упало, закачалось в траве среди корней; и еще что-то – обломки коры, шириной дюймов двенадцать, двадцать. Кора передо мной расступилась, слегка обвисла наружу. То, что было под ней, разглядел я при свете блюда, было красно; и влажно; и шевелилось. Что-то ломилось сквозь ветви, но застряло. Опять затрещало дерево и раздался, кажется, стон.
– Ланья! – во всю глотку закричал я. – Ланья!
Листва взревела вновь.
Я снова отшагнул – икру внезапно резануло болью. Я развернулся, пошатнулся. Голая пятка задела высокий изогнутый обод горячего металла. Я отскочил от рассыпавшихся углей; качнувшись, обод ободрал мне пол-икры. Опять выстрелы. Я кинулся бежать.
Далеко-далеко впереди горел фонарь. (А в мыслях: будут волнения! Фенстера застрелили – теперь черные заполонят весь Джексон, да еще и с Камберленда нахлынут…) Я попытался вспомнить, в какой стороне выход из парка.
На всех деревьях окрест листва грохотала, как реактивные самолеты.
Я подумал было включить огни, но не включил. Вместо этого сошел с тропы – споткнулся, чуть не вывихнул лодыжку, уже ободранную. Вскарабкался на какие-то скалы, откуда не увидел ни шиша, поэтому рассудил, что и меня никто не увидит. Забился между камнями, сел, прикрыл глаза, постарался совсем застыть.
Интересно, поджидают ли меня. Везет же как утопленнику – если и выберусь из парка, то через ворота на Камберленд, где горит сильнее всего. Я ощупал браслет орхидеи.
От света в листве я вздрогнул. Скорчился на коленях; наверняка сейчас увижу ослепительные щиты.
А это какие-то люди с фонариками. Когда шли мимо – я вжался в скалу, один фонарик метнулся по мне, на миг уставился прямо в глаза из-за ветвей, – прекрасно было видно, что они в основном белые; и с винтовками. Двое ужасно злились. Кто-то из них обернулся и крикнул:
– Мюриэл! – (Может быть, крикнула женщина.)
Собака залаяла – гав, снова гав – и промчалась сквозь блуждающий луч.
Я закрыл рот.
И глаза.
Надолго. Очень надолго. Может, даже уснул. Когда открыл, затекла шея; и одна нога тоже.
Небо от зари помутилось. Было очень тихо.
Я поднялся – руки и ноги ныли как ненормальные, – перебрался через скалы и спускался, пока не вышел из-под деревьев, обступавших поляну.
Шлакоблоки ближайшей стенки очага сдвинуты в кострище.
В воздух сочился дым. Трава посерела от пепла.
Никого.
Меж консервных банок и оберток я пошел к очагу. На скамье перевернулась коробка с мусором. Я носком сапога поворошил золу. Полдюжины углей вспыхнули глазами – подмигнули, упростились и схлопнулись.
– Ланья?
Они на корточках сидели над кострищем, на этих щелях прогнивших подмен добиваясь каждого слома. Но ведь на дороге в виверровой борозде у котелка ужасно захоранивалась лишь тысяча мудрецов. На шестке висел вскрытый аист – ведь она здесь жила ночами. Бражники и волки, дивно понастроенные по косой в долгоносиках или вдоль рытвины, доложить обстановку.
– Ланья!
А яблоко найдется? И они же взяли или срастили ей. Кроме этих прихваченных испепеленных скорлуп, вот какие-то струпья полиловели; чисто пляжи, но миазм. Они подкупили нас смешать горсть концептов с ленивым бухлом, сидели трезвы, возвращали наш личный заряд фиксаций. Они вскоре прижгли все то, чем ты, постоянство и экзегеза, разметалась вокруг него силой, что мы, без объяснений Денни, отыскали их огорошить, прекрасно да вяло. Им бы нужно дозволить ей меньше крокодильего века из колчана никогда ее не бояться; и все равно ужас казался не настолько живым.
– Ланья?
И я фиксажем средь походок.
В листве шевельнулась фигура, и я все никак не мог
Когда поднялся, дверь в ее кабинет была закрыта. Поэтому побродил – от кабинета в кухню, к Ланье в комнату и назад. В конце концов присел на край стола в коридоре, вывалил тома Новика из промеж статуэток, уложил рядом кипой и принялся листать.