Дальгрен

Утром Накалка привела женщину, которую я сначала принял за итальянку; сегодня же вечером она стала Черной Вдовой. Только что слышал, как она говорила во дворе – одна из немногих здесь, кто хотя бы по касательной подбирается к политике за чертой города:

– Не в том дело, что мужчины и женщины идентичны; а в том, что они почти идентичны во всем, кроме политического насилия и привилегий, которыми одарены одни и прокляты другие, и утверждать, будто различия «по природе», вплоть до деторождения, имеют вес, значит полагать цвет волос, силу руки, склонность к истории, а не к математике или наоборот факторами, которые предопределяют, как с кем обращаться, без права на обжалование; а закрывать глаза на насилие и привилегии значит закрывать глаза на угнетение, эксплуатацию, даже геноцид, хотя они и взращивают совесть, сознание и гнев.

Весьма достойно. Но я слышал схожие соображения от Кошмара, Леди Дракон, мадам Браун, Тэка, Б-г, Зайки, даже от Тарзана. Это что же получается, Беллона – то самое невероятное поле, где единственная подлинная сила – осознание подобного порядка вещей? И поскольку здесь оно возможно, становится вообразим и уход в другой город.

Медное блюдо, громадное, с автомобильную покрышку, двадцать футов волокли по пепельной траве. Меня ужасно перло. Мысль раскачалась в мозгу, рассыпалась, зашипела, как вода в углях. В этом дыме что-то?.. Я поднял руку.

Медные листья, панцирь, когти – вдоль пальцев изгибались вверх длиннющие ножи на прихотливом браслете. В блюде поверх красных огоньков, трепеща, зависли синие. Вниз по ножам потекло пламя костра.

Я сделал еще шаг, шевеля только изуродованными кончиками пальцев.

Что-то пощекотало плечо.

Я развернулся, пригнулся. Листик скатился по жилету, просквозил по цепям, ткнулся в потертую коленку, закружился, опустился на землю. Задыхаясь, я поглядел вверх на косой ствол. Наверху тени роились у культи какой-то крупной ветки, отсеченной молнией.

Воздух застыл. Но внезапно незримая жухлая листва загрохотала над головой оглушительно, как реактивные самолеты. Распахнув рот как можно шире, я подался вперед. Ребром стопы вжался в корень. Бедром, и животом, и грудью, и щекой приник к коре. Глубоко вдохнул древесный запах и всем телом толкнулся в ствол. Рукой с ножами я гладил кору, пока не почувствовал, как ствол шевельнулся. Под жилетом катился пот. Цепи вгрызались в живот; стекляшки вдавливались в кожу; кора глодала щеку. Над головой в реве я различил треск; так трещит древесина, когда ее не ломают поперек, а раскладывают вдоль. И запах сильнее дыма: пряный, растительный и смрадный.