Дальгрен

– В смысле, – смутилась Ланья, – в смысле, «Художница», как это понимается на твоем празднике. Да, я придумываю музыку; или, блядь, платье, если уж на то пошло, – ты не поверишь, до чего похоже! Но мне кажется, быть таким художником уже нельзя. Куча народу делает то или се намного лучше, чем куча другого народу; но сейчас столько народу столько всего делает очень хорошо и столько народу серьезно интересуется столькими разными вещами, которые люди делают по разным внутренним причинам, что нельзя сказать: то-то и то-то хорошо любому – или даже любому серьезному человеку. Поэтому по-настоящему обращаешь внимание только на настоящие вещи, которые воздействуют на тебя; и не тратишь время, громя все остальное. Этот праздник – ритуальное внимание, общество уделяет его своему герою. Художник, надо думать, тоже может быть героем, если их не очень много…

– …как в Беллоне?

– Беллона – крохотная часть вселенной. О чем полезно не забывать на этом празднике. Шкет, здесь любая критика, позитивная или негативная, будет ритуальной. – Она насупилась, опустила взгляд. – Может, мистер Новик пытался сказать это?

– Может быть, – сказал Шкет и ткнулся лицом ей в плечо. – А может, зассал сказать то, что сказал Фрэнк.

– Вряд ли. – Ланья снова погладила его по волосам. – Но это просто мой личный отклик.

– Фрэнк тоже так сказал.

– Тогда прояви великодушие и поверь ему. – Теперь отстранилась она. – Знаешь, в один прекрасный день я потрясу вас всех – опубликую философский трактат толщиной с «Критику чистого разума», «Феноменологию духа»[48] и «Бытие и время», вместе взятые! Он будет составлен из тщательно пронумерованных абзацев с перекрестными ссылками, треть текста – математические символы. И назову я все это… – Она сложила пальцы щепотью, повела ими в воздухе, обозначая границы воображаемой вывески. – «Предварительные заметы к исчислению восприятия в части внимания и интенции, с анализом модальной…» – от «модальности» такое прилагательное? – «…обратной связи». Вот тогда вы попляшете! Все!

– Всегда можно назвать его «Ланья ломает лады», – предложил Шкет.

– Ох уж эти мне поэты! – в притворном отчаянии вскричала она. – Художники!.. Боже правый! – и ее горячие бледные ладони обхватили его руки, заловили его ручных чудовищ в сети.

Он вытащил их из клети и упокоил на лезвиях, что тик-тик-тикали, поворачиваясь на груди.

Ланья встала, стряхнув бирюзу на подол, и отошла к Денни. У того в кармане штанов углами выпирал пульт.

– Иди прогуляйся, – посоветовала Ланья Шкету. – Отпустит.

Он кивнул, двинулся прочь, заметил, что убегает, и сбавил шаг.

Леди Дракон выпрыгнула из-за стойки перил у подножья ступеней и спросила Малыша:

– И как тебе в башку взбрело сказать тетке такое, а? А?

– А чего она говорила, что я…

– Нет, как тебе в башку взбрело сказать такое?

Адам с Кошмаром отстали от них на три шага; Кошмар ковылял к лестнице, от хохота скрючившись пополам и держась за живот. Одну штанину алых брюк от колена до отворота испачкало падение.

Адам таращил глаза под буйными кудрями; над желтыми зубами разъехалась бурая улыбка.

– Да чтоб тебя! – сказала Леди Дракон. – Нельзя говорить такие вещи.

– Ёпта. – Малыш сцепил руки в паху. Голову он опустил, и светлые волосы раскачивались, словно он что-то теребил зубами. – Если б она не сказала… да ёпта!

На плечо Шкету легла рука Кошмара. Лицо придвинулось, тщась разъяснить, но взорвалось смехом. Пахло от Кошмара хмельным угаром. В конце концов он лишь беспомощно потряс головой и громко затопотал прочь.

Шкет перевел дух и пошел дальше, обдумывая ингредиенты безумия. Позднее он не припоминал, к чему затем обратились мысли. И эту утрату обдумывал пристальнее, чем утрату дней или имен.

Внизу Фрэнк сказал:

– Погодите минуту… погодите! Стойте!..

Шкет взялся за черные железные перила моста и посмотрел вниз на тропинку.

Смеясь, они шли, срезая путь из «Марта» в «Октябрь».

Камни покрывал мох, полировали прожектора.

– Нет, вы послушайте, вот я знаю кое-что как бы забавное.

– Ладно. – Билл в черном свитере остановился, еще смеясь. – Что?

Тельма остановилась в сторонке.

– Не говори про него гадостей, Фрэнк, – сказала Эрнестина. – Я считаю, они все совершенно прелестны, с учетом обстоятельств.

– Да он хороший парень, – сказал Фрэнк, – правда. Но я уже пару раз с ним встречался. И я как-то…

– Ну-у, – протянул мужчина с веснушчатым черепом в кольце седой поросли, – я еще нет. Но забавнее детей, чем его приятели, я в жизни не встречал. Они целый спектакль устроили. Гиббоны, я же говорю! Настоящая стая маленьких черных гиббонов!

Билл сказал:

– Большинство-то не очень маленькие.

– И я как-то не уверен, – повторил Фрэнк, – он ли это написал.

– А с чего ты взял, что нет? – обернулся Билл.