Чернилами добра и зла

Было время, решал:
что мне ближе – Нью-Йорк, Тель-Авив?
Подустал от навязанной с галстуком красным любви,
Но по коже морозом:
Положение точки ничто не даёт ей самой —
В приговоре судьбы, на кривой для объезда, прямой.
Нужен Брайль или Морзе —

То есть, строчка из речи как речка для строчек других,
Что текут через поле дорогой, а в той сапоги
Месят время и жижу.
Перейти это поле труднее, чем в поле прожить.
А свалю, то уже никогда не увижу Кижи
И Байкал не увижу.

Вот пишу по воде.
Настроение – то ещё!
Мне
Улыбаешься ты очень грустно, вися на стене
Между чёртом и Богом.
Неохота ни думать о «если бы я да кабы»,
Ни кому-нибудь искренне подлую морду набить,
Ни сходить в синагогу.

Как, Иосиф, в провинции Лондона бывшей дела?
Водка, бабы, наверно, не хуже, но глупая власть —
Всё грызня демократий.
Кое-где демократия трёт, как корове штаны.
Между прочим, и здесь наши вещи и люди равны —
Как политик и трактор.

А в отдельных квартирах, Иосиф, всё меньше клопа,
Их молитвами травят попы, и всё больше попа,
Но всё меньше медбрата.
Головою вперёд нарождается отпрыск нагой,
И во рту его взятка должна быть в конверте тугом.
А иначе – обратно.

И ещё нынче модно губой приложиться к мощам.
Есть свои в Мавзолее, но импорт вчера и сейчас —
Он пророкам уроком.
Помнишь, женщины наши хватали себе сапоги
Тех размеров, что были в остатке к восторгу ноги
Жён домашних пророков?

Что там твой президент? Конституцию-заповедь чтит?
Наша скрыта, как чих, неприличный для поприщ почти,
Камуфляжным брезентом.
Не подумай, что зависть, Иосиф, странна мне страна,
Где ты можешь творить, что угодно, и вовсе не знать,
Кто в стране президентом.

Ты сказал, что Васильевский остров хотел бы иметь
Как последнюю спальню, где баба по имени Смерть
Повстречает в постели.
Этот остров погостом стал многим великим в веках,
Здесь такие фамилии – гордость Отечества, как
На твоём Сан-Микеле.

Письмо в бутылке

Затруднительно строки писать
В неизвестное будущим время.
Может, в нём – не подножка, а стремя,
Может, в сёдлах живя, не стареют,
Может, выбыл уже адресат.

Или жив и живёт по любви
И прожить без неё не способен,
Прославляя иначе, особо,
А сонет в междометие собран,
И привычен другой алфавит.

Я надеюсь, что правда – одна
Здесь и там, где лишь ложь ненавистна,
Где всплывают и камни, и письма,
Открываются лица и числа,
А со дна восстают имена.

Я пишу.
Не писать не могу.
Вот допью – и в бутылку, а камень,
Что на сердце, своими руками
Привяжу, и послание канет,
Чтоб взойти на ином берегу.

Письмо до востребования

И. Б.