Андрей Сахаров

Такая аналогия позволяет понять фразу Сахарова, которой кончается предыдущая главка: «…это [религиозно-научное] ощущение, может быть, больше всего питается той [физической] картиной мира, которая открылась перед людьми в XX веке». Прыжок от привычных — домашних, школьных — понятий классической физики к понятиям высоконаучным, таким как волновая функция и искривленное пространство-время, потребовал бунтарской смелости и оказался чрезвычайно плодотворным для понимания физической реальности. Религиозному физику этот прыжок мог подать пример и для смелости в понимании реальности внутренней, «в глубине души».

Не меньше смелости надо атеисту, чтобы явно засвидетельствовать свой внутренний атеизм, ненужность понятия Бога для своего личного языка «в глубине души». Особенно в после-советской России, когда казенный атеизм сменился стихийно-казенным клерикализмом. Когда в 1995 году, в ответ на фронтальное наступление религиозной пропаганды, Евгений Фейнберг выступил в защиту права на атеистическое мировоззрение¹⁵⁰, он знал, что, доживи Сахаров, он встал бы рядом с ним, как и собирался («в клерикальном государстве <…> выступал бы в защиту атеизма»). При этом Фейнберг ясно понимал различие их отношений к религии¹⁵¹.

Смелости не требуют лишь отсутствие своего мнения, готовность подчиняться религиозным/атеистическим «приличиям», преобладающим в данный момент в обществе или в ближнем социальном окружении человека.

Не стремясь воплотить собственное религиозное ощущение в какую-то теорию и не испытывая потребности приобщиться к какой-либо теологической традиции, Сахаров не отвергал подобные старания и потребности: «В общем, я к религиозным вопросам, к религиозным исканиям других людей отношусь очень серьезно. Я не склонен считать их глупостью, невежеством, заблуждением. Это очень серьезная часть человеческого сознания»¹⁵².

Если так, то стоит серьезно задуматься над тем, какого рода синтез может снять противопоставление науки и религии, о котором говорил Сахаров в своей лекции «Наука и свобода». Противопоставлений, собственно, два. Противопоставление науки и религии, как разных способов обращения с истинами, уже давно получило решение в разделении сфер применимости. Наука полномочна в сфере повторяемых, воспроизводимых явлений и экспериментально проверяемых истин. А религия правомочна в сфере принципиально неповторимого, невоспроизводимого в судьбе-истории: отдельного ли человека, человечества или Вселенной, и там единственный инструмент проверки — душа человека — инструмент принципиально личный, не универсальный. Такое разделение сфер применимости превращает противопоставление «или» в союз «и». И тогда неудивительно, что религиозность Ньютона и Максвелла не помешала их научным достижениям, а в достижениях Лапласа и Больцмана не виден их атеизм.

Это разделение проявилось у Сахарова, когда он, обсуждая разные подходы к началу расширения Вселенной, высказал свое мнение: «Правомерен и плодотворен подход, допускающий неограниченное научное исследование материального мира и пространства-времени». Но счел нужным добавить: «При этом, по-видимому, нет места Акту Творения, но основная религиозная концепция божественного смысла Бытия не затрагивается наукой, лежит за ее пределами».

О том же разделении сказал католический священник и один из основоположников релятивистской космологии аббат Леметр, что засвидетельствовал атеист Дирак (знавший его с времен их аспирантуры в Кембридже): «Как-то раз я беседовал с Леметром о космологической эволюции и о чувстве, вызываемом грандиозностью картины, которую он нам дал. Я сказал ему, что, вероятно, космология — та ветвь науки, которая находится ближе всего к религии. Однако Леметр не согласился со мной. Подумав, он сказал, что ближе всего к религии находится психология»¹⁵³.

Труднее разрешить другое противопоставление — взгляды теиста и атеиста на один и тот же объект — на атом, на отдельного человека (в том числе себя самого) или на Вселенную в целом. Тут путь к синтезу можно начать с сахаровского убеждения, что источником душевных сил человека могут быть и религиозное, и атеистическое мировосприятия и что выбор источника — это внутренне-свободное дело каждого. Это можно понимать как признание теизма и атеизма равно присущими человечеству, а необходимость пары теизма и атеизма можно назвать паратеизмом, помня, что греческое «пара» означает «возле, около, рядом».

Есть совсем простой, вовсе не новый и не слишком научный пример соединения противоположностей. Мужчина и женщина настолько различаются физиологией, психологией и, соответственно, жизненным опытом, что удивляться стоит тому, как это им удается иногда понимать друг друга. И все же трудности взаимопонимания мало у кого вызывают стремление к однополому единству. А синтез достигается признанием необходимости обеих «противоположностей», сочувствием, а лучше всего — любовью.