«Людям очень трудно удержаться от веры в то, что мы имеем какое-то особое отношение к Вселенной, что человеческая жизнь — это не просто некий смехотворный результат цепочки случайностей, начавшейся в первые три минуты существования Вселенной, а что наше существование было каким-то образом предопределено с самого начала. Случилось так, что я пишу это в самолете на высоте 10 км над Вайомингом, по дороге из Сан-Франциско домой в Бостон. Земля подо мной выглядит очень уютной — пушистые облачка здесь и там, снег, ставший розовым на закате, дороги, протянувшиеся от одного города к другому. Очень трудно осознать, что все это — лишь крошечная частичка подавляюще враждебной Вселенной. Еще труднее осознать, что эта Вселенная произошла из неописуемо странного начального состояния и что в будущем ее ожидает смерть от бесконечного холода или невыносимого жара. Чем более постижимой кажется Вселенная, тем бессмысленнее она выглядит»141.
Все те научные соображения, которые здесь подразумевает американский физик, Сахаров знал, но тем не менее ощущал и смысл своей личной судьбы и смысл истории Вселенной. Этому помогали его внутренняя свобода и сила интуиции. Свободная мысль и интуиция исправно служили ему в физике. На них же он полагался и за пределами науки — в той сфере, которую обычно называют философско-религиозной. Для советских ученых эта сфера обычно выглядела чуждой и по научным, и по советским причинам. Научные методы там не действовали, а постулаты единственно верной философии сковывали руки. Тем удивительнее, что советский физик Сахаров не чувствовал идеологических оков и не боялся смотреть за горизонт естествознания.
Сын физика, внук адвоката и правнук священника, он с религией познакомился самым естественным образом — в семье:
«Моя мама была верующей. Она учила меня молиться перед сном («Отче наш…», «Богородице, Дево, радуйся…»), водила к исповеди и причастию. <…> Верующими были и большинство других моих родных. С папиной стороны, как я очень хорошо помню, была глубоко верующей бабушка, брат отца Иван и его жена тетя Женя, мать моей двоюродной сестры Ирины — тетя Валя. Мой папа, по-видимому, не был верующим, но я не помню, чтобы он говорил об этом. Лет в 13 я решил, что я неверующий — под воздействием общей атмосферы жизни и не без папиного воздействия, хотя и неявного. Я перестал молиться и в церкви бывал очень редко, уже как неверующий. Мама очень огорчалась, но не настаивала, я не помню никаких разговоров на эту тему.
Сейчас я не знаю, в глубине души, какова моя позиция на самом деле: я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные Церкви (особенно те, которые сильно сращены с государством или отличаются главным образом обрядовостью или фанатизмом и нетерпимостью). В то же время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной «теплоты», лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным»142.
Если он свое чувство роднил с религиозным, то почему не назвал Богом нематериальный источник смысла и духовного тепла? Потому, возможно, что был человеком точного естествознания и учитывал, что для огромного большинства людей понятие «Бог» подразумевает свойства, зафиксированные в священных текстах и традиционных ритуалах. А он не знал, как поближе рассмотреть это «осмысляющее начало», и стремился честно описать не только свое чувство, но и свое незнание. При этом Сахаров не чувствовал себя первопроходцем, ссылаясь на Эйнштейна. А тот называл «космическим религиозным чувством» свое восприятие Вселенной как нечто единое и осмысленное и тоже сталкивался с проблемой непонимания, если заметил: «Тому, кто чужд этому чувству, очень трудно объяснить, в чем оно состоит»143.
В своей краткой «религиозной автобиографии» Сахаров пропустил почти полвека между его тринадцатилетием и временем, когда писал «Воспоминания». Похоже, долгое время он просто не испытывал потребности вдумываться в свое отношение к религии и держал душу равно открытой для верующих и неверующих. Его интересовала не теоретическая теология, а скорее наблюдательная. И симпатичны были наблюдаемые разно верующие люди, лишь бы они были «людьми чистыми, искренними и одухотворенными» и пришли к своей вере или атеизму путем свободного чувства и честной мысли. Атеистами были самые близкие ему люди — отец, учитель, обе жены и почти все близкие коллеги. Среди верующих, с которыми ему довелось близко общаться в свои зрелые годы, были иудей Матес Агрест, православный священник Сергий Желудков, а также адвентисты, баптисты, католики и мусульмане, свободу совести которых Сахаров защищал.