Независимо от того, закреплена ли предрасположенность к теизму или атеизму на генетическом уровне или действует какой-то более сложный культурный механизм, факт истории — сосуществование обоих типов мировосприятия испокон веков и по сей день. Значит, они не зря созданы и все время воссоздаются Богом или Природой (нужное подчеркнуть). И если обладавший религиозным чувством Сахаров с такой заботой относится к атеистическим братьям по разуму, то и атеисты имеют полное право ответить тем же своим религиозным товарищам по планете.
Увы, жизнь показывает, что в начале XXI века готовность к такому мирному сосуществованию не очень популярна среди верующих и неверующих — ожесточенные схватки идут и в России, где свобода совести в новинку, и в США, где ей уже более двух веков и где отделение церкви от государства впервые в истории было включено в конституцию. (Мало кто знает, что призыв к отделению церкви от государства родился у глубоко религиозных людей — чтобы защитить мир внутренней свободы от внешней материальной власти.)
Эффектный способ миротворчества в этой сфере — обезоруживающий риторический ответ: «Ну, что я могу поделать, если Бог сотворил меня атеистом?!» Столь правдивая ирония может озадачить теиста, если он способен на доверие к инаковерующему, поскольку придется согласиться с ироничным фактом и задуматься над вопросом, почему Всевышний так никогда и не открывается некоторым людям. Но и теист самим своим существованием — особенно если это человек науки — озадачивает атеиста: приходится согласиться, что Природа не устает порождать религиозное чувство, невзирая на прогресс науки и техники.
Обоим озадаченным, вероятно, легче будет согласиться с мнением Сахарова, что религиозная вера, как и атеизм, — «чисто внутреннее, интимное и свободное дело каждого». И, стало быть, дискуссии о предмете веры (в Бога или в его отсутствие) между теистом и атеистом по существу бесплодны. Польза может быть лишь в том, чтобы убедиться в этой бесплодности и принять инаковерующих как эмпирический факт — исторически обоснованный факт человеческой цивилизации. Что уже не мало. Но и не так много по сравнению со множеством социальных вопросов, по которым вполне возможны и плодотворные дискуссии, и единство верующих и неверующих.
Атеист, глядя на верующего, может посочувствовать ему, поскольку тот, мол, придумывает себе нечто несуществующее. А верующий может сочувствовать атеисту, поскольку тот, дескать, не слышит высшую музыку бытия. Но самое важное — сочувствовать друг другу.
Эйнштейн по этому поводу сказал: «Особенно важным я считаю совместное использование самых разнообразных способов постижения истины. Под этим я понимаю, что наши моральные наклонности и вкусы, наше чувство прекрасного и религиозные инстинкты вносят свой вклад, помогая нашей мыслительной способности прийти к ее наивысшим достижениям»154. А судя по тому, что и Эйнштейну истина не всегда давалась, следует признать, что «религиозные инстинкты» могут и помогать, и мешать.
Равноправие различных взглядов на мир, как и двух полов, не делает свободу выбора личным произволом. Этот выбор делается в таких глубинах сознания, что впору усомниться, действительно ли он свободен. По сходному поводу Эйнштейн вспомнил фразу Шопенгауэра: «Человек может делать то, что хочет, но не может хотеть по своему желанию»155. Свою точку зрения человек, в сущности, открывает, уясняет для себя самого, а потом уже вырабатывает ее. В ходе интеллектуального развития даже незаурядная личность может изменить свою точку зрения, и такого рода изменения — поворотные моменты биографии.
Показательны и сходны в этом отношении религиозные эволюции Эйнштейна и Сахарова. Оба, религиозные в детстве в традиционном смысле, в переходном возрасте (около тринадцати лет) ощутили, что их детская вера, с ее постулатами и ритуалами, стала слишком тесной для их разума, и сочли себя неверующими. А в зрелом возрасте оба физика, умудренные наукой и жизнью, ощутили в себе религиозное чувство и осознали родство этого чувства со всей религиозной жизнью человечества, включая и историю атеистического взгляда на мир.
Мораль и наука — фундаментально различные сферы. В начале XX века математик и мыслитель Анри Пуанкаре объяснил простую грамматическую причину этого различия: научные утверждения выражаются в изъявительном наклонении, а моральные суждения — в повелительном. И одно не может следовать из другого156.