Андрей Сахаров

«Это были офицеры личной охраны из специального отдела КГБ, их задача была оберегать мою жизнь, а также предупреждать нежелательные контакты (последнее не скрывалось). Мои «секретари» жили — и на объекте, и в Москве — в соседнем доме. Выходя на улицу, я был обязан вызывать их специальной кнопкой. Подразумевалось также, что я буду делать это при возникновении опасности. Один из «секретарей» — полковник КГБ, в свое время служивший в погранвойсках, затем в личной охране Сталина <…>, потом он работал, как он говорил, «на арестах» в Прибалтике, там это было опасной работой. Он был очень тактичен, даже, без назойливости, предупредителен. В это время, мне кажется, он уже всерьез подумывал о выходе на пенсию. Второй — лейтенант, очень старательный и предупредительный; иногда он пытался, без большого успеха, политически меня воспитывать; студент-заочник юридического факультета. В карманах «секретари» носили пистолеты системы Макарова, но лишь по моей просьбе показали мне их. Они умели стрелять, не вынимая пистолетов из кармана, как они мне однажды сказали».

По воскресеньям, когда Сахаровы всей семьей отправлялись на природу, девочки и мама собирали лесные ягоды, а папа просто гулял по лесу, думая о своем. Но при этом «секретарь» все время держал его в поле зрения.

И помимо «секретарей» хватало знаков постоянного — и нескрываемого — присутствия в доме чужих глаз и ушей. Как-то раз Сахаров, подходя к своему дому на Объекте, увидел, как из него вышел незнакомый человек и спокойно стал удаляться; Сахаров его окликнул — тот не обратил внимания. Или в московской квартире как-то раз они обнаружили на видном месте окурок. Считалось, что коллеги «секретарей» проверяют свое оборудование.

Особенно тяжело это присутствие чужих воспринимала жена Сахарова Клавдия Алексеевна, жизнь которой в основном ограничивалась домашними стенами — после рождения первого ребенка она больше никогда не работала.

Кажется удивительным, что в столь плотно охраняемом положении, занятые столь государственным делом, физики могли проявлять свободомыслие и что советская власть позволяла им это. Одна из причин — в том, что власть слишком нуждалась в их свободной мысли в профессиональной сфере. Другая — что физики почти поголовно вполне были согласны с тем, что они считали сущностью социализма, и потому позволяли себе не соглашаться с «частными» ошибками. И позволяли себе говорить о своих несогласиях даже в сталинское время.

Вскоре после того, как Слойка стала признанной темой фиановской группы, представитель Берии в ФИАНе, генерал ГБ, пригласил к себе Сахарова и предложил ему вступить в партию. Сахаров отказался, сказав, что сделает все, что в его силах, для успеха дела, оставаясь беспартийным: «Я не могу вступить в партию, так как мне кажутся неправильными некоторые ее действия в прошлом и я не знаю, не возникнут ли у меня новые сомнения в будущем». И пояснил, что неправильным считает аресты невиновных и раскулачивание. Генерал, оправдываясь, сказал, что ошибки были, но партия исправила их. Однако на этом оставил в покое молодого физика, подававшего столь большие надежды.

Спустя два года, уже на Объекте и уже в качестве «руководящего научного кадра», Сахаров опять свободно сказал, что думает. В ноябре 1950 года на Объект прибыла комиссия для проверки кадров и его спросили, как он относится к генетике, недавно разгромленной академиком Лысенко под фанфары всех средств пропаганды. Сахаров ответил, что считает генетическую теорию наследственности правильной: «Члены комиссии переглянулись, но ничего не сказали. Никаких оргвыводов в отношении меня не последовало».