Андрей Сахаров

«Особенно велика в моей жизни роль Игоря Евгеньевича Тамма, а если говорить об общественных взглядах, вернее — принципах отношения к общественным явлениям, то из всех четырех — только его. <…> Игорь Евгеньевич работал на объекте с апреля 1950 года до августа 1953-го. Это было время моего самого тесного общения с ним, я узнал его с тех сторон, которые были мне недоступны ранее в Москве (а он, конечно, узнал меня). Мы теперь работали непрерывно вместе полный рабочий день, вместе завтракали и обедали в столовой, вместе ужинали и отдыхали по вечерам и в воскресенье.

В 1950 году Игорю Евгеньевичу было 55 лет — немногим меньше, чем мне сейчас. Я, конечно, хорошо знал его блистательную научную биографию <…>. Знал я и то, что Игорь Евгеньевич очень поздно стал активно работать в науке — молодость была отдана политической борьбе, к которой его толкали социалистические убеждения и свойственная ему активность. <…> В годы Гражданской войны он выполнял многие очень опасные поручения, неоднократно переходил линию фронта, попадал в разные переделки. Наукой он стал заниматься лишь потом, огромную роль для него сыграли поддержка и пример Л. И. Мандельштама, с которым он впервые встретился в Одессе в последний период Гражданской войны. Он рассказывал о своей жизни и о многом другом, когда мы оставались с глазу на глаз, наедине, в полутьме его гостиничного номера, или тихо прогуливались при луне вдвоем по пустынным лесным дорожкам <…>. Касались мы и самых острых тем — репрессий, лагерей, антисемитизма, коллективизации, идеалов и действительного лица коммунизма. Я не случайно, говоря выше о влиянии на меня общественных взглядов Игоря Евгеньевича, поправился, что речь идет о принципах. Взгляды мои, особенно сейчас (в начале 1980-х годов. — Г. Г.), вероятно, очень сильно расходятся с его. <…> Сейчас для меня представляются главными именно основные принципы, которые владели Игорем Евгеньевичем: абсолютная интеллектуальная честность и смелость, готовность пересмотреть свои взгляды ради истины, активная, бескомпромиссная позиция — дела, а не только фрондирование в узком кругу. Но тогда каждое его слово было для меня откровением — он уже ясно понимал многое из того, к чему я только приближался, и понимал глубже, острей, активней, чем большинство тех, с кем я мог бы быть столь же откровенен».

В чем же дело? Почему Тамм не замечал в своем собеседнике интереса к явлениям вне науки? Самое простое объяснение — в различиях эмоционального склада и жизненного опыта разных поколений. Эти различия могли делать Сахарова, от природы сдержанного, еще более молчаливым. Потому и нелегко, видно, было заметить, что он интенсивно вдумывается в то, что узнаёт от Тамма, своего учителя в науке и жизни.

Контраст в темпераментах у них был максимальным: медлительный, неспортивный и помалкивающий Сахаров — и эмоциональный, подвижный, с быстрой речью Тамм (который в письме, процитированном в начале главы, поставил дату с точностью до минуты: «26.10.53 г. 17:53»). Тамм, конечно, видел поступки Сахарова, которые казались почти героическими, — когда, например, тот предложил свою московскую квартиру изгнанному с Объекта Агресту с его большой семьей. Но Тамм тоже активно защищал изгоняемого и мог посчитать это просто нормальным поведением хорошего человека — квартира-то все равно пустовала.

Игорь Евгеньевич видел масштаб личности своего ученика. В 1968 году, когда Академия наук наградила Тамма золотой медалью Ломоносова, он подготовил доклад, но сам его читать не мог из-за болезни (которая свела его в могилу через три года). Прочитать этот доклад на общем собрании Академии наук он попросил Сахарова, вольномыслие которого к тому времени уже вполне обозначилось¹¹¹. Позже Сахаров с гордостью вспоминал об оказанном ему доверии.

По мнению Давида Киржница, хорошо знавшего обоих, к тому времени «Игорь Евгеньевич чувствовал в Андрее Дмитриевиче такую мощь — глобально, мощь личности, мощь человека, — которой не было у него самого и не было у других его учеников»¹¹². Но в годы работы на Объекте для Сахарова формирующей была мощь личности его учителя. В статье памяти Тамма 1971 года он написал о том времени: «На совещании у начальства мы получали урок деловой, человеческой и научной принципиальности»¹¹³. Возможно, при этом он вспомнил тот эпизод, о котором рассказал другой участник таких совещаний¹¹⁴. По какому-то важному вопросу Сахаров и Зельдович выступили заодно в пользу нового радикального решения, с одинаковым энтузиазмом, но без достаточного обоснования. Тамм выступил против и настоял на проведении специальных расчетов, которые и опровергли прогноз его ученика.