Андрей Сахаров

Прекрасно владея ремеслом физика-теоретика, Тамм был и мечтателем в науке. Научная мечта рождала исследовательский энтузиазм, которого хватало на многолетние поиски решения научной загадки, на поиски воплощения научной догадки. Так было в 1930—1940-е годы с загадкой сил, скрепляющих атомное ядро, а в 1950—1960-е — с догадкой о существовании минимальной длины в физике микромира. Обе многолетние эпопеи не привели к триумфам. Научное имя (и Нобелевскую премию) Тамму принесли менее окрыленные и быстрее достигнутые результаты. Но о стиле его личности больше говорят его вдохновенные неудачи.

Рядом с неосуществленными научными мечтами жила его пожизненная социалистическая мечта. Первые давали надежду понять подлинное устройство природы и при этом решить мучительные противоречия физической картины мира. Вторая вселяла надежду решить противоречия социальной жизни, которые юный Тамм принял близко к сердцу в предреволюционной царской России. После уроков большевистской революционности он ушел от политики в науку, но в душе оставался меньшевиком-интернационалистом и всегда принадлежал к интернациональному меньшинству. Размышляя над законами природы, он в душе надеялся и на закономерность истории и думал, что происходившее в России — при всех жестокостях — все-таки поворачивает колесо истории вперед, к лучшему будущему.

Леонтович вовсе не разделял оптимистическую мечтательность Тамма, но слишком хорошо его знал: «После смерти Л. И. Мандельштама для Леонтовича не было, вероятно, физика ближе и дороже, чем И. Е. Тамм, дружба с которым началась в 20-х годах». Еще раз подчеркнем, что по отношению к спецработе Ландау и Леонтович были редчайшими исключениями. Среди участников Проекта преобладало такое умонастроение, как у Тамма и Сахарова. Конечно, для многих вопрос в общем виде не имел жизненной остроты, да и выбора у них, по существу, не было. Выпускники вузов подлежали «распределению»: государство, дав бесплатное образование, направляло молодых специалистов туда, куда «надо стране».

Оправдание своего участия в «деле» могло даже сочетаться и с неприятием государственного режима. Например, один из физиков еще в детстве узнал от дяди, имевшего доступ к иностранной прессе, что «нами правит шайка бандитов». Поэтому, когда ему — выпускнику университета — предстояло в начале 1950-х годов включиться в «дело», перед ним встала моральная проблема. И он пришел к выводу, что ЭТИМ все-таки надо заниматься, потому что «Запад нас, конечно, уничтожит, как только у них появится реальный перевес». Ведь для Запада мы — «это фашизм, который, в отличие от немецкого и японского, победил, это фашизм, который овладел двумястами миллионами людей и который, конечно, ни перед чем не остановится, дойдет до Ла-Манша, а может быть, и перешагнет через Атлантику. Поэтому как только у американцев появится водородная бомба, они не упустят возможность навсегда разделаться с угрозой фашизма на земле»⁹³. Однако американская бомба поразила бы не только «фашистских» вождей, но и хороших людей. Поэтому советская бомба защищала бы народ, власть над которым временно попала в руки фашистов.

Речь идет о психологической самозащите, о «легенде», за которой можно укрыться, спокойно жить, воспитывать детей, заниматься своим делом. У большинства легенда была очень близка к официальной позиции, согласно которой после Хиросимы и Нагасаки Советский Союз не мог себе позволить остаться без ядерного щита. Недавняя разрушительная война и сменившая ее война холодная, крах надежд на послевоенную мирную и свободную жизнь — всё это в условиях тотально контролируемого общества мешало видеть злокачественные симптомы сталинизма.

Были, разумеется, и аполитичные физики, которые просто пользовались предоставленной им возможностью делать интересное, престижное и хорошо вознаграждаемое дело.

Ядерное оружие в мирных целях

Физики, занятые в ядерном проекте, чувствовали себя социально защищенными по сравнению с другими науками, и прежде всего с биологией. Они не допустили «лысенкования» своей науки — Всесоюзное совещание физиков, капитально подготовленное, сорвалось за пять месяцев до первого испытания ядерной бомбы в 1949 году. Однако неистраченная идеологическая энергия патриотов-материалистов вышла наружу пару лет спустя. О том, как справились с этой энергией, в «Воспоминаниях» Сахарова всего несколько слов: «Когда физика стала на виду, Курчатов и вовсе сумел прикрыть всю эту плесень». Однако драматические события 1952–1954 годов заслуживают большего. Тем более что Сахаров и сам принял в них участие.