Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников

— Я здесь, Ахмед! — из темноты выскочил Саид. За ним ринулся табун коней, сметая все на своем пути.

— Дурак, кто тебя звал! — в бессильной ярости замахал на него саблей Ахмед. — Куда? Да держи же коней!

— Но мне показалось, ты крикнул «Саид», — растерянно похлопал глазами Стальной Коготь.

— Я крикнул «гаси», глухая ты обезьяна! Уй-юй! — едва успел отскочить в сторонку Ахмед, когда на него налетел, хрипя, первый из коней.

Разбойники шарахнулись в стороны, чтобы не быть затоптанными собственными же конями. Началась настоящая свалка. Кони метались, ржали, спотыкались о падающих им под ноги людей. Разбойники носились, впустую размахивая саблями. Кто-то из них случайно полоснул по веревке, удерживающей сбившихся в кучку рабов, и те решили, что самое время делать ноги. Один из рабов успел выхватить из ножен пробегавшего мимо другого вопящего разбойника, за которым гнался разъяренный по неясной причине верблюд, кинжал и быстро разрезал оставшиеся веревки. Пленники прыснули в стороны, стараясь отбежать как можно дальше от каравана и затаиться в ночи.

Паника в караване усилилась. Никто не мог понять, что происходит. Разбойники не нападали, но и не уходили — это было странно, сильно настораживало и попахивало особо изощренным садизмом, когда жертву сначала стараются запугать до смерти, а лишь потом уже прикончат. Кто-то заметил, что рабы бежали, но сейчас было не до них. Ревели верблюды, ржали кони, почувствовав запах корма. Некормленые целый день, они набрасывались на разорванные мешки, вбирая мягкими губами ячмень и пшеницу вперемежку. Толстяк-караванщик вопил об убытках, колотя себя кулаками по лысой голове и умолял разбойников прикончить его, но тем было не до него. В довершение ко всему кто-то разломал клетки с голубями, и перепуганные птицы принялись метаться меж людей и лошадей, внося свою толику во всеобщую панику и неразбериху.

Факел выбили из рук Махсума, и тот упал на песок. Его тут же затоптали множество ног. Во вновь накрывшей людей непроглядной тьме началась настоящая свалка. Ни крики, ни увещевания главаря не помогали восстановить порядок в разбойничьем войске. Вой, топот, ржание и хрипы невозможно было перекричать.

Махсум, едва не сорвав голос и порядком охрипнув, махнул наконец на все рукой, отошел подальше и уселся на песок, низко повесив голову. Мимо, издевательски чавкая, прошел верблюд, за ним еще один и еще. Слышались людской шепот и неприятные, скребущие душу насмешки. Махсум не шевелился. Ему уже было глубоко на все наплевать.

— Шеф, где вы? Шеф? — прокричал где-то совсем рядом Ахмед.

— Я здесь, — буркнул Махсум не оборачиваясь.

— Мы взяли рабов, шеф! Взяли!

— Я рад за тебя, Ахмед. Очень рад… — вздохнул Махсум и уставился на восток, туда, где на самом горизонте, едва алея, начинало зарождаться утро нового дня.

Касым проснулся рано. За окном только-только забрезжил рассвет, окрашивая небо в желтовато-оранжевые оттенки. С рассветом проснулись первые птицы, осторожно пробуя голос. В другой комнате всхрапывала и причмокивала во сне губами Айгуль, беспокойно ворочались дети.

Касым повернулся на спину и распахнул глаза. Взгляд его остановился на горелой дыре в потолке. На краю дыры сидела крупная ворона и, вывернув вправо голову, пристально разглядывала Касыма одним глазом.

— Кыш! — сказал ей Касым, не особо, впрочем, рассчитывая на успех.

— Кар! — ответила ему ворона и, повернув голову, уставилась другим глазом.

— Ну и… шайтан с тобой.

В комнате до сих пор пахло дымом, а стены и пол все еще были влажными от пролитой на них воды. Касым досадливо поморщился, почесал бок и, кряхтя, поднялся с постели. Ежась от утренней прохлады, он спешно накинул на плечи халат, обулся в разношенные шлепанцы и, широко зевая, поплелся во двор. Ему показалось, что скрипнула калитка на половине Али-бабы. Ну, он ему сейчас задаст, он ему покажет, как будить людей в такую рань! А может, это Али-баба уже отправился за мешком золота, как и обещал? Хорошо бы…

Впрочем, вчерашний задор у Касыма уже несколько прошел, и теперь он ощущал горький осадок от всего, что натворил вчера: поругался с Али-бабой на пустом месте, вывел из себя соседа, получив горшком по голове, и с дури поджег собственный дом — он до сих пор не мог взять в толк, зачем ему это вообще понадобилось. Касыму едва ли не впервые в жизни стало стыдно. Совсем немножко, правда, но этого хватило, чтобы Касым усомнился, а нужен ли ему еще один мешок золота, и не дороже ли этого самого мешка нормальные отношения с братом, в смысле, с односторонней выгодой. А вдруг Али-баба возьмет, да и переедет куда-нибудь подальше от Касыма, что ему тогда останется делать? Работать самому или нанимать слуг, чтобы ходили на рынок, рубили дрова и готовили лепешки? Так никаких денег не напасешься! А если Али-баба вообще из-за этого проклятого золота сгинет — ведь явно здесь дело нечисто! — что тогда?

Касым, мучимый сомнениями, решил остановить брата, пока тот еще не ушел слишком далеко, но, к его удивлению, Али-баба был все еще во дворе, когда Касым впопыхах ворвался на его половину.