Пока он протискивался через толпу обозных, Гретхен повернулась к нему лицом. Она что-то сказал Аннализе, но поймав на себе взгляд Ханса, тут же умолкла. Её лицо в мгновение ока замерло, как у статуи, карие глаза, при всей их природной теплоте, стали холодны как лёд.
Подойдя к к Гретхен, Ханс бросил мельком взгляд на детей замученного крестьянина. На сирот, если уж на то пошло. Слова вылетали из него сами
- Гретхен,
Лицо Гретхен стало чуть мягче, злость стала чуток потише. «Думаешь, бедняжка помнит
Ребенок на руках Гретхен повернул головку к Хансу и уставился на него ничего не понимающим взглядом. Увидев знакомое лицо, его ротик скривился в улыбку и довольно замурлыкал.
Довольный вид ребенка, его мурлыканье заставили схлынуть злость Гретхен. Ханс почувствовал в душе теплоту и благодарность малышу за это. Так уже бывало и раньше. За несколько месяцев, прошедших с момента рождения Вильгельма, Ханс очень привязался к нему. Гретхен же просто не могла на него надышаться.
Однако же, странно. Вильгельм был сыном Людвига. Мог быть. С того дня, как войска Тилли захватили их город и Людвиг привёл своих людей в их печатную мастерскую, Гретхен перешла в его исключительную собственность. Ребенок, конечно, походил на своего предполагаемого отца и уже всё указывало на то, что размерами он пойдёт в Людвига.
Гретхен снова посмотрела на Ханса. У него отлегло от сердца, когда он понял, что враждебность сестры улетучилась.
- Всё в порядке Ханс. У нас всё будет в порядке.
Послышался окрик. Людвиг рявкнул, подзывая его.
- Иди же, - сказал она. – Я присмотрю за остальными.
Услышав это, десятилетний мальчик стоявший рядом с ней со рёвом вцепился в её бедро. Его сестра тут же последовала его примеру. Безумный взгляд её глаз, как показалось Хансу, даже немного прояснился.
Хансово «семейство» в итоге выросло. Его это не удивляло. Треть всего обоза шло за Гретхен. В порядке усыновления, так сказать.
Опять послышался рык Людвига, на этот раз – злобный. «Ну, беги же,» - шикнула Гретхен.
Подзатыльник был несильный. Людвиг был в хорошем настроении, насколько это выражение вообще применимо к троллю в человеческом облике. И веселился он, само собой, на счёт Ханса.
- Будет тебе настоящая битва, птенчик, - рычал он. – Кое-кто из наших парней попал в передрягу к югу отсюдова, так что мы собираемся раскурочить Баденбург, типа чтобы преподать этим протестантам урок. – В бороде великана промелькнула садистская ухмылка. – Так что хватит прохлаждаться и шиковать. Пора тебе перепачкаться кровушкой. Или нах… умыться своей.
Наёмники-ветераны эхом откликнулись на грубое ржанье Людвига. По большому счёту, их смех можно было даже назвать дружелюбным. Но юморок Диего-Испанца был садистским всегда.
«Останутся от тебя только кишки с говном,» - предрёк он. Злобная усмешка на его роже перешла в похотливую. Диего ухватил себя за пах и гадко захихикал: «А Аннелизе день ото дня хорошеет!»
Ханс почувствовал, как холодок ненависти пробежал по спине. Он испытывал к испанцу такое отвращение, как ни к одному из всей людвиговой банды . Большее, чем к самому Людвигу. Людвиг был скотом, зверюгой, тупым огром. Диего же был чем-то много, много хуже. Неслучайно, всякий раз, когда надо было кого-то пытать, Людвиг выбирал его. Ханс промолчал и отвёл глаза. Диего внушал ему страх. Желтолицый испанец не был здоровяком, ничего, подобного Людвигу, зато был подл как хорёк и столь же смертельно опасен.
Ханс собрался с духом, шутки, похоже, заканчиваться не собирались. На его счастье внимание наёмников было отвлечено небольшой группой всадников, приближавшихся лёгким галопом. То был капитан, формально командовавший бандой Людвига и явившийся для отдачи приказаний. Даже имени капитана Ханс не знал. Да и зачем оно ему? Приказы Хансу отдавал Людвиг. Так что он едва глянул в сторону капитана и трёх его спутников.
Но приметив среди подъехавших священника, Ханс стал присматриваться внимательнее. Похоже, за с отдачей приказов должна была последовать и служба. Священник – почти наверняка иезуит, приставленный Инквизицией. Будет призывать «воинов» сражаться во имя Г-сподне.
Догадку подкрепили слова Диего, с омерзением брошенные по адресу священника. Испанец ненавидел иезуитов и всю папскую Инквизицию.