Зов Лавкрафта

– Я не про то, – Синюгин остановился. – Вы их проверили? Ну, на это… на звук?

Ему вдруг стало страшно.

– Проверили, – сказал Варрава. – В первую очередь. Никаких звуков, никаких снов. Депрессии нет, убить кого-то не хотят. Пока, по крайней мере.

Синюгин вздохнул.

– Но врать тебе я не буду, – сказал Варрава жестко. – Никакой гарантии, что это не начнется позже, когда влияние Дяди Степы усилится. Сейчас время, когда мы ни в ком не можем быть уверены. Только заботиться друг о друге – и сразу ловить дурные сигналы.

Сердце вдруг застучало сильно и резко, словно подстегнутая вожжами лошадь.

– Обещаете? – Синюгин оглядел Варраву и Алексеева. Генерал-лейтенант Алексеев молчал, задумавшись. Но Синюгину опять показалось, что он слышит звенящий, как швартов, красивый голос генерала, тот отражается от стен, возвращается многократно усиленный. «Георгий Константинович сказал, что ты мне поможешь. И ты поможешь».

– Я буду ловить. Обещаю тебе, Синюга, – сказал Варрава серьезно.

«А почему вы не признаетесь фельдмаршалу Машеньке? – хотел спросить Синюгин. – Вы же ее любите». И, похоже, очень давно.

Но не спросил.

Он страшно уважал Варраву. Стальной человек невероятной совести и мужества. У таких людей свой путь.

Если и его может подкосить проклятый звук, то кто тогда еще выдержит это?

– Ты, – сказал Алексеев.

– Что? – Синюгин очнулся. Задумался, получается.

– Вот ты у нас феномен, это да, – заметил Алексеев.

– Фено… что?

– Чудо природы. Скажи-ка, Синюга, тебе когда-нибудь бывает страшно?

«Еще как», – подумал Синюгин. Хотя похвала грела сердце, конечно.

– Он уральский хлопец, – Варрава засмеялся. – Думаешь, он тебе признается?

– Помнишь, как в Корее, Синюга? – обратился он к капитану.

О Корейской войне Синюгин вспоминать не любил. Как советский военный специалист, присланный в помощь китайским товарищам, он натаскивал разведгруппу и помогал в организации – китайцы, столкнувшись в боях с американцами и международными частями ООН, срочно перестраивали свои дивизии на советский манер. Поток живой силы, что прошел перед его глазами, иногда вспоминался Синюгину как кошмарный сон, полный марширующих узкоглазых товарищей.

Товарищи шли умирать за 38‐ю параллель.

За социалистическое будущее своих и корейских детей.

Ватники, ушанки, ППШ, винтовки Мосина, смех на привале, рис, палочки, горящие «Т‐34», трупы в грязи, пулемет Дегтярева раскалился, упирается в плечо… Трупы, трупы, трупы. Колонна пленных американцев, которых вел смешливый кореец в ушанке и с подвязанной щекой – у него разболелись зубы. Но он все равно смеялся и махал им рукой. Ему, Синюгину.

Товарищи.

Синюгин особенно ярко вспомнил вдруг китайских девушек – в застиранной военной форме, мягких фуражках с красной звездой, они на привале стреляли глазками. Коротко стриженные, с измученными лицами, они мыли ноги в ручье, а мимо шли добровольцы и кричали девушкам что-то веселое.

Нет, это не было весело. Вся эта война.

Бомбежка с суперкрепостей. Гулкий разрыв, такой, что кажется, земля раскололась на тысячи кусков. Отравляющие газы, хриплое дыхание в противогаз. Скрюченные пальцы мертвецов в снегу. Товарищи офицеры, сказал начштаба, полковник Житомирцев, поступило указание сверху. Возможно применение противником бактериологического оружия. Возможно применение тактических ядерных зарядов. По сведениям разведки, штатовцам подвезли атомные фугасы для тяжелых гаубиц.

Офицеры переглянулись. Про Хиросиму и Нагасаки не знал только идиот. Про угрозы империалистов – тем более.

– Бактерии? – спросил Синюгин.

Полковник кивнул:

– Биологическое оружие. Китайские товарищи утверждают, что штатовские самолеты что-то распыляли над границей. Есть сведения о заболевших. Китайцы опасаются эпидемии.

«Вот мы люди, – подумал Синюгин с удивлением. Он еще тогда изумлялся людям. – Что мы друг с другом делаем».

Потом он нашел ту смешливую девушку на замерзшем поле – застывшую, почерневшую и холодную.

И что-то с ним стало.

Словно повело – и поле, заснеженное, разъезженное траками танков, изрытое снарядами и минами, качнулось перед глазами, словно перевернулось – и мир стал другим, изнаночным. Синюгин сидел на снегу и не мог понять, где находится. Словно это был уже не он, Синюгин, а его отдельное сознание реяло как воздушный шарик над неподвижным телом.

В теле билось сердце, текла теплая кровь, но Синюгин видел только белую равнину, в черных проталинах, и неяркое солнце, встающее над простреленными холмами. Видел – и ему было все равно. Спокойствие.

Его окликнули – но Синюгин с высоты слышал, но не воспринимал это на свой счет.

Он сидел. Его толкнули в плечо.

Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем он вернулся. Эта отрешенность – какая-то буддийская – испугала его, когда все закончилось.

Повторения он не хотел.

Заговоренного до этого Синюгина ранило на следующий день.

А потом он попал в госпиталь.

– Помнишь? – спросил Варрава.

Синюгин пожал плечами:

– Да было дело. Воевали маленько.

Автобус повернул налево и заскакал по неровной дороге.

– А вы ведь меня выбросили из группы, товарищ генерал, – сказал Синюгин. Даже сам от себя не ожидал.