Зов Ктулху

Вот что увидели мы в той крипте, перед дверью которой так бесновались кошки и где мы с Норрисом решили провести ночь. Слуги притащили вниз пару кушеток, с наказанием не обращать внимания на кошачьи ночные выходки, а Уголек был взят нами в качестве сопровождающего и помощника. Могучую дубовую дверь, точную копию с щелями для вентиляции, было решено оставить крепко запертой, и, сделав это, мы спустились вниз с зажженными фонарями наперевес, готовые ко всему.

Подвал лежал очень глубоко в фундаменте обители, в самом сердце известняковой скалы, нависшей над пустынной долиной. Я не сомневался, что крысы стремились именно сюда, но не мог понять почему. Мы ждали, устроившись на кушетках, и бдение мое изредка прерывалось полусном, но я вновь просыпался оттого, что кот ворочался у меня в ногах.

Мне грезились какие-то обрывки снов, столь же ужасные, как и тот, что я видел прошлой ночью. Я вновь видел тот сумеречный грот и пастуха с ноздреватыми тварями, пресмыкающимися в грязи, и чем дольше я смотрел на них, тем более ясными становились их черты. Взглянув в лицо одной из них, я проснулся с криком, который разбудил Уголька и немало позабавил бодрствовавшего капитана Норриса. Быть может, смех его усилился бы или прекратился совсем, знай он, что послужило причиной моего крика. Я ничего не мог вспомнить тогда, хотя память вернулась сейчас. Неизмеримый ужас порой милосердно притупляет ее.

Норрис разбудил меня, когда что-то, наконец, случилось. Он пробудил меня ото сна, мягко встряхнув, и повелел прислушаться к кошкам. Действительно, там было что послушать, так как за закрытой дверью слышался ужасный кошачий мяв и царапанье, а Уголек, не обращая внимания на своих сородичей снаружи, взволнованно сновал вдоль каменной кладки, откуда слышалось все то же топтание бесчисленных крыс, встревожившее меня в минувшую ночь.

Сильный страх объял меня тогда, потому что мы имели дело с феноменами, которым не находилось никакого нормального объяснения. Были ли эти крысы плодами моего и кошачьего безумия, каким образом они передвигались внутри римских стен, которые я полагал сложенными из блоков известняка? Если, конечно, вода не проложила себе путь среди кладки за все эти годы, где возможно было протиснуться крысам. Мне не становилось легче от подобных предположений. Раз крысы были материальны, почему Норрис не слышал этого мерзкого шума? Почему он просил следить за Угольком и кошками снаружи, почему его догадки о природе кошачьего беспокойства были столь причудливыми и неверными? Когда я, наконец, как можно логичнее изложил ему свои предположения насчет природы слышимых мной звуков, они совсем ослабели и слышались теперь все дальше, глубже, чем этот глубочайший из подвалов, будто вся скала под нашими ногами кишела крысами. Норрис же отнесся к моим словам непредвзято, напротив, было видно, что они глубоко тронули его. Он придвинулся ближе, указав, что кошки за дверью успокоились, прекратив поиски крыс, а в Угольке снова проснулся охотничий инстинкт, и он остервенело раскапывал что-то у подножия большого каменного алтаря в центре подвала, к которому Норрис лежал ближе, чем я.

Теперь неизвестность страшила меня еще сильнее. Происходило что-то необъяснимое, и я видел, что капитан Норрис, прирожденный материалист, бывший и моложе, и крепче меня, был также напуган – возможно, сказывалось его долгое и глубокое знакомство с местным фольклором. Нам ничего не оставалось, кроме как наблюдать за старым черным котом, который с уже убывающим рвением копал у подножия алтаря, иногда посматривая на меня и мяукая, как он обычно делал, когда ему что-то было от меня нужно.

Норрис приблизился к алтарю с фонарем и осторожно склонился над местом раскопок Уголька, встав на колени и отбросив заросший вековыми лишайниками дерн там, где подножие алтаря соединялось с плитами пола. Ничего не обнаружив, он был уже готов покинуть алтарь, когда я заметил нечто, потрясшее меня, хоть я уже и ранее догадывался о природе увиденного.

Я сообщил об этом Норрису, и мы уставились на едва заметный признак ошеломляющего открытия. Пламя фонаря, стоявшего у алтаря, отклонялось под напором воздушного потока, несомненно, струившегося из расщелины между полом и алтарем, обнажившейся, когда Норрис отбросил слой дерна.

Остаток ночи мы провели в ярко освещенном кабинете, встревоженно обсуждая, что нам следует предпринять теперь. Открытое нами подземелье лежало глубже, чем самый древний романский фундамент, осталось незамеченным множеством любопытствующих любителей древности в течение трех веков, и это открытие взволновало бы нас не меньше, если бы даже мы ничего не знали о зловещей славе этой обители. Таким образом, нами владели смешанные чувства, и нас одолевали сомнения, следует ли прекратить всяческие поиски и навсегда покинуть приорат по велению суеверного предчувствия, или же поддаться зову неведомого и храбро встретить все те ужасы, что могли ждать нас в неведомых безднах.