Зов Ктулху

Усерднее всех молва чернила баронов и их прямых наследников: о них ходило больше всего слухов. Если помыслы наследника были чисты, он умирал при загадочных обстоятельствах, уступив место более подходящему отпрыску. В семействе существовал некий культ, лидером которого был его глава, и число посвященных в него зачастую не превышало нескольких членов рода. Принадлежность к нему определялась не правом наследования, а нравом посвященных, так как некоторые из них вошли в семейство благодаря бракам. Историями о леди Маргарет Тревор из Корнуолла, жене Годфри, второго сына пятого барона, крестьяне всей округи пугали своих детей, и о ней сложили ужасную балладу, еще не забытую кое-где близ границы Уэльса. В тех же балладах, но в другой ипостаси, хранилась страшная история леди Мэри де ла Поэр, которая после бракосочетания с графом Шрюсфилда была убита им в сговоре с его матерью, и убийцы были оправданы и благословлены священником, перед которым покаялись в таких грехах, что никогда не стали бы мирским достоянием.

Эти предания и баллады, полные грубых суеверий, крайне тревожили меня. Особенно неприятным было то, с какой настойчивостью они передавались из поколения в поколение, и описания нечеловеческих деяний в них напоминали скандал, разразившийся вокруг моего недавнего предка – мой молодой кузен, Рэндольф Делапор, смешавшись с неграми, стал жрецом вуду после того, как вернулся с Мексиканской войны.

Много меньше меня тревожили россказни о завываниях и криках в пустой, продуваемой ветрами долине у подножия известняковой скалы, о том, как смердит мертвечиной после весенних дождей, о трепыхавшейся, визжащей белесой твари, на которую наткнулась лошадь сэра Джона Клэйва ночью в полях, о слуге, сошедшем с ума после зрелища, открывшегося ему в развалинах средь бела дня. Все это были лишь слухи, а я в то время был известным скептиком. Исчезновение крестьян заслуживало большего внимания, но в свете средневековых обычаев это не имело особого значения. Любопытство тогда каралось смертью, и не одна голова выставлялась на обозрение с укрепленной стены приората, ныне стертой в прах.

Некоторые рассказы изобиловали яркими образами, и я жалел о том, что в юности не уделил больше времени изучению компаративной мифологии. Верили, к примеру, в ведьмин шабаш, еженощно справляемый крылатыми демонами на руинах обители, и что это для их пропитания в обширных садах обители растет так много овощей. Самой живописной из всех была история о крысах, настоящей армии этих грязных созданий, вырвавшейся из замка три месяца спустя после трагедии, обрекшей его на запустение, – то было нашествие тощих, мерзких, прожорливых тварей, сметавших все на пути, пожравшей домашних птиц, кошек, собак, свиней, овец, даже двух злополучных крестьян, пока неистовству этой армии не пришел конец. Отдельный цикл рассказов был посвящен этому незабываемому нашествию, рассеявшемуся среди сельских домов и несущему ужасные бедствия на своем пути.

Подобные толки преследовали меня, пока я с упорством старика продвигался в своих трудах по восстановлению родового гнезда. Не следует воображать, будто россказни эти каким-либо образом влияли на мой психологический настрой. С другой же стороны меня постоянно поощряли и поддерживали капитан Норрис и антиквары, постоянно находившиеся рядом. По прошествии двух лет, когда цель была достигнута, то чувство гордости, с которым я глядел на просторные залы, обшитые панелями стены, сводчатые потолки, решетчатые окна и широкие лестницы, полностью возместило мне огромную стоимость восстановительных работ.

Каждый средневековый атрибут был мастерски воссоздан и занял законное место среди сохранившихся стен и фундамента. Дом моих праотцев был отстроен заново, и я, последний из рода, с нетерпением ждал возможности положить конец злым сплетням о предках. Я мог остаться здесь навсегда и доказать, что де ла Поэру (да, я восстановил и свое древнее имя) необязательно быть злодеем. Согревали меня и мысли о том, что весь средневековый интерьер Эксхемской обители был создан заново и не было в нем теперь ни старых вредителей, ни старых призраков.

Как уже было сказано, я поселился здесь 16 июля 1923 года. Со мною жили семеро слуг и девять кошек, которых я так любил. Старше всех был мой семилетний кот Уголек, прибывший со мной из Болтона, штат Массачусетс, остальных я приютил, живя у родных капитана Норриса, пока велись восстановительные работы.

Пять дней жизнь наша текла размеренно, и я почти все время приводил в порядок семейный архив. Я заполучил весьма обстоятельные сведения о финале трагедии, приведшей к бегству Уолтера де ла Поэра, полагая, что они могли быть в наследном конверте, утерянном на пожаре в Карфаксе. Выяснилось, что мой предок небезосновательно обвинялся в убийстве всех остальных домочадцев во сне, за исключением четверых слуг, и на это его сподвигло жуткое открытие, изменившее самую его натуру, но оставшееся тайной для окружающих, исключая тех слуг, что помогли ему и позже бежали неизвестно куда.