Зов Ктулху

Перед нами простирался сумеречный грот неимоверной высоты, и простирался он дальше, чем видел глаз человеческий, в подземном мире безграничных тайн и мрачных догадок. Виднелись здания и иные сооружения – единым взглядом окинул я причудливый узор курганов, дикий круг монолитов, римский храм с низким куполом, и саксонские развалины, и раннеанглийский деревянный дом, но все они меркли перед омерзительным спектаклем, что разыгрывался на земле. На множество ярдов от ступеней простиралось немыслимое переплетение человеческих костей или тех же созданий, что покоились на лестнице. Целое море их прибоем пенилось у наших ног, иные рассыпались, другие же нет, застыв в дьявольских, невероятных позах, отбиваясь от чего-то или стиснув друг друга в плотоядных объятиях.

Доктор Траск, антрополог, задержался, чтобы классифицировать черепа, и обнаружил поразившие его признаки вырождения. На шкале эволюции они, в основном, находились ниже пилтдаунского человека, но без сомнений принадлежали людям. Многие были достаточно развитыми, и крайне редко попадались черепа современного типа. Все они были испещрены следами зубов, крысиных и получеловеческих. С ними мешались крошечные остовы крыс, павших воинов смертоносной армии, закрывшей последнюю страницу древней истории.

Дивлюсь тому, что кое-кто из нас смог пережить тот день отвратительных открытий, сохранив рассудок. Ни Гофману, ни Гюисмансу не удалось бы представить зрелища настолько же дикого и невероятного, неимоверно отталкивающего или готически гротескного, чем этот грот в сумрачном свете, где мы брели, буквально спотыкаясь об открытия, пытаясь соотнести увиденное с тем, что творилось здесь триста, тысячу или десять тысяч лет назад. Мы были у дверей ада, и бедняга Торнтон снова упал без чувств, когда Траск сообщил ему, что обладатели некоторых скелетов, должно быть, деградировали настолько, что стали передвигаться на четырех конечностях за двадцать или более поколений до наших дней.

Все новые ужасы открывались перед нами, когда мы принялись осматривать развалины. Четвероногие создания и некоторые из двуногих, словно скот, были заключены в каменные загоны, из которых они, должно быть, вырвались, гонимые голодом или страхом перед крысами. Их было великое множество, их откармливали овощами, остатки которых виднелись в тошнотворных силосных ямах, что были древнее, чем Рим. Теперь я понимал, зачем моим предкам были нужны столь обширные сады, и, видит небо, хотел бы забыть об этом! Я не осмелился спрашивать, зачем нужны были эти стада.

Сэр Уильям, освещая фонарем стены римского храма прочел описание самого ужасающего ритуала из всех, что я знал, и поведал нам, чем питались члены доисторического культа, и как жрецы Кибелы переняли их вкусы. Норриса, привычного к окопам, шатало, когда он выходил из английского бревенчатого дома. Там находилась кухня с мясной лавкой, и к этому он был готов, но выше его сил было видеть в подобном месте знакомую английскую утварь и надписи на английском языке – встречались сделанные не позднее 1610 года. Я не смог войти в это здание, где дьявольские деяния прервались лишь кинжалом в руке моего предка, Уолтера де ла Поэра.

Но я осмелился заглянуть в саксонскую постройку, дубовая дверь которой упала с петель, где увидел десять ужасных каменных мешков с проржавевшими решетками. В трех из них лежали человеческие скелеты, и на фаланге пальца одного из узников я нашел кольцо с печатью в виде моего герба. Сэр Уильям обнаружил подвал с еще более древними камерами в римском храме, но те пустовали. Еще ниже располагалась низкая крипта, полная ящиков с тщательно рассортированными костями, на некоторых виднелись жуткие надписи, вырезанные на латыни, греческом и фригийском.

Тем временем, доктор Траск раскопал один из курганов и извлек оттуда черепа, принадлежавшие скорее горилле, нежели человеку, покрытые неописуемой идеографической резьбой. Мой кот разгуливал среди всего этого кошмара как ни в чем не бывало. Лишь раз я увидел, что он, взобравшись на вершину горы из костей, мрачно восседал на ней, и подумал о том, какие тайны открываются сейчас его желтым глазам.

Лишь слегка приоткрыв пугающую завесу тайн этого сумрачного грота, столь же омерзительного в моем повторяющемся вещем сне, мы направились в кажущуюся бездонной глубину этой полуночной каверны, которой не достигал ни один луч с поверхности земли. Мы никогда не узнаем, сколь необозримы были стигийские бездны, простиравшиеся перед нами, так как тайны эти не для глаза людского. Иное зрелище открылось нам, стоило лишь протянуть руку, сжимающую фонарь. Перед нами были неисчислимые колодцы, в которых некогда пировали крысы, и когда они внезапно перестали заполняться, их обезумевшие полчища ринулись пожирать ослабшую, голодную скотину, а затем вырвались из обители, устроив себе опустошительную трапезу, которая никогда не забудется в этих краях.