Жизнь взаймы

После многих километров плотной пыли это было краткое мгновение перехода в иной мир, когда вдруг открылось голубое небо, воздух снова стал чистым и ударил запахом благородного вина ему в лицо, покрывшееся коркой пыли и грязи; Клерфэ чувствовал жар бешено работавшего мотора, видел солнце, Этну, весь мир, снова открывшийся ему, такой простой, огромный, спокойный, далекий от гонок и людей, и когда машина достигла вершины горы, он почувствовал себя на миг Прометеем; этот мир подхватил Клерфэ, перевернул в нем все его чувства, так что он не мог больше ни о чём думать, но всё что он видел и чувствовал никуда не пропало: машина, которой он управлял, вулкан, жерло которого вело в преисподнюю, и словно выкованное из горячего голубого металла небо, к которому он продолжал неудержимо нестись. Спустя несколько секунд дорога, делая поворот за поворотом, снова устремилась вниз, а вместе с ней и машина, и надо было быстро переключать передачи, постоянно переключать, и победит тот, кто делает это быстрей, а победить надо было именно на этом отрезке, на спуске в долину Фьюме-Гранде, потом снова начинался подъем на девятьсот метров, где пейзаж нисколько не отличался от лунного, а потом снова — вниз, как на огромных качелях, до самого Коллезано, где опять появятся пальмы, агавы, цветы, зелень и море, и у Кампо Феличе начнется единственный прямой отрезок трассы, всего семь километров вдоль берега моря.

Клерфэ впервые после старта, когда менял резину, снова подумал о Лилиан. Трибуны он видел как в тумане, будто ящики с пестрыми цветами; призывный рёв мотора, казалось, утих, и в тишине, которую нельзя было назвать таковой, но которую он ощущал как тишину, у него появилось чувство, словно его сначала выбросило вверх из жерла извержением вулкана, а теперь он парил подобно Икарусу на своих широких крыльях вниз на землю в раскрытые объятья бесконечного чувства, которое было больше, чем любовь и воплощалось где-то на трибуне в женщину с конкретным именем и с такими прекрасными губами.

— Вперед! Давай! — нетерпеливо прокричал босс.

Машина рванулась вперед, но оказалось, что Клерфэ теперь был не один. Подобно тени высоко парившего в небе фламинго рядом с ним, а иногда и за ним, словно попутный ветер, а порой впереди него, но всегда неотступно рядом, будто прозрачное облако, летело его чувство к Лилиан.

* * *

На следующем круге машину начало водить из стороны в сторону. Клерфэ удалось справиться, но задние колеса не слушались, и машину заносило. Он пытался вырулить, но тут неожиданно начался поворот, облепленный по обе стороны людьми как сладкий пирог мухами в деревенской лавке. Клерфэ никак не мог справиться с машиной, её продолжало заносить и сильно трясти. Тогда — на ещё остававшемся прямом отрезке до поворота — он резко дал газ, но машина ударила его по рукам, плечами он почувствовал резкий рывок, и перед ним с огромной скоростью вырос поворот на фоне сияющего неба, фигуры людей стали в три раза больше обычных размеров и продолжали расти, пока не превратились в великанов, и избежать столкновения с ними казалось невозможно; в это время на Клерфэ с неба обрушилась тьма, он впился зубами во что-то, и ему казалось, что кто-то пытался вырвать его руки, поток горячей лавы ударил в плечи, и опрокидывающаяся картина мира превратилась в голубое пятнышко, терявшее свои очертания и четкость, но он старался удержать его своим взглядом, а его машина в это время не подчинялась и вставала на дыбы, а потом он увидел просвет, единственное место, где не копошились гигантские двуногие мухи, и ещё раз резко вывернул руль, надавил на педаль газа и — о чудо! — она стала слушаться, проскочила свободное пространство вверх по склону и застряла среди кустов и камней, сзади раздался похожий на щелчок бича треск лопнувшей покрышки, и машина остановилась.

Он увидел, как зрители бросились в его сторону. Вначале они разлетелись во все стороны как брызги от броска камня в воду, а сейчас бежали в его сторону с искаженными криком лицами, раскрыв черные провалы ртов, и размахивали руками со сжатыми кулаками. Он не мог понять, хотят ли они его убить или собираются благодарить за спасение, ему в тот момент было всё равно, только одно волновало его: они не должны были прикасаться к его машине, и им нельзя было помогать ему, иначе его дисквалифицируют.

— Прочь от машины! Ничего не трогать! — закричал он, вставая, и тут почувствовал боль и теплоту, увидел, что из носа на его голубой комбинезон капала кровь, он мог пошевелить только одной рукой, грозил зрителям и пытался отогнать их: — Ничего не трогайте! Не надо помогать! — он с трудом выбрался из кабины и встал перед машиной: — Нельзя помогать! Это запрещено!