Жизнь взаймы

Уже несколько лет Лили была подопытным кроликом Далай Ламы, на котором тот изучал новые методы лечения. Сейчас он испытывал на ней стрептомицин. Она не очень хорошо переносила лекарство, но даже если бы Далай-лама прекратил лечение и выписал её, с ней не произошло бы того, что ждало Еву Мозер. Лили была единственной пациенткой санатория, которая родилась и жила недалеко отсюда и которая легко могла найти себе тут работу. Она была прекрасной кухаркой.

— Где я буду работать? — продолжала ныть Ева Мозер, охваченная паникой. — Стать секретаршей? А кто меня возьмет? На машинке я печатаю еле-еле! А люди они боятся секретарш, которые прошли через санаторий!

— Тогда нанимайтесь в секретарши к лёгочному больному, — прохрипел Борода.

Лилиан смотрела на Еву как на доисторическое животное, внезапно выползшее из-под земли. Она и раньше видела пациентов, которых выписывали, а те говорили, что лучше бы они остались в санатории. Но это был всего лишь вежливые реверанс в сторону тех, кто оставался, чтобы смягчить странное ощущение дезертирства, сопровождавшее выписку. Однако Ева Мозер представляла собой иной случай: она подразумевала именно то, что говорила. Она действительно была в отчаянии, потому что привыкла к санаторию и боялась снова столкнуться с жизнью внизу.

Долорес Пальмер подвинула рюмку водки Лилиан. — Тоже мне штучка! — пробурчала она и глянула с отвращением на Еву. — Что за манеры! Как она себя ведет!? Это же просто неприлично, правда?

— Я пойду, — заявила Лилиан. — Я это не вынесу.

— Не уходи! — попросил Ней и наклонился к ней. — Посмотри в окно! Какой прекрасный, мерцающий свет неопределенности! Останься! Ночь полна теней и пошлости, а ты и Долорес нужны нам как фигуры на носу галеона с рваными парусами, чтобы эта Ева Мозер не смогла растоптать нас своими кривыми ногами. Спой что-нибудь, Лилиан!

— Ещё чего? Спеть? Что? Может быть, колыбельную для детей, которые никогда не родятся?

У Евы будут дети! Много детей, за это не беспокойся! А ты спой лучше об облаках, которые больше никогда не вернутся, и о снеге, которые погребет наши сердца ту песню о сосланных в горы. Спой её для нас, а не для Евы, этой стряпухи, расплывшейся как медуза!

— Сегодня ночью нам потребуется темное, крепкое вино самопрославления, поверь мне. Да и безудержная сентиментальность лучше, чем горькие слёзы.

— Шарль раздобыл где-то полбутылки коньяка, — по-деловому доложила Долорес и двинулась на своих длинных ногах к патефону. — Поставь новые американские пластинки, Ширмер!

— Этот монстр. — зевая заметил Шарль Ней, стоя у неё за спиной.

— Она выглядит как вся поэзия мира, а мозг у неё — счетная машинка. Я люблю её, как можно любить только девственные джунгли, а она меня — как огород. Так, что же делать?

— Страдать и находить в этом счастье!

Лилиан встала. В то же время отворилась дверь, и в проёме предстала Крокодилица.

— Я так и знала! Сигареты! Алкоголь в палате санатория! Настоящая оргия! И даже вы здесь, фройляйн Рюш! — прошипела она в сторону Лили-Стрептомицин. — Сама на костылях, а сюда же! И господин Ширмер, и вы тут! Вам следует быть в постели!

— Мне давно пора лежать в сырой земле, — весело парировал Борода. — Теоретически я уже там. — Он выключил патефон, вытащил шелковое бельё из динамика и подбросил его вверх. — Моя жизнь — это жизнь взаймы! Тут другие законы, а не те, которые действуют в той жизни, в которой мы родились!

— Да? И что это за законы, позвольте узнать?

Ничего другого, кроме как получать от этой жизни максимум того, что можно получить. А как этого добиться, это уже личное дело каждого из нас.

— Я всё-таки милостиво просила бы вас тотчас отправиться в постель. Кто прикатил вас сюда на коляске?

— Мой разум!

Борода взобрался в свою коляску. Андрэ не решался увозить его. Лилиан подошла к ним. — Я отвезу его. — Она покатила коляску к двери.

— Так это были вы? — удивленно спросила Крокодилица. — Могла бы и сама догадаться!

Лилиан выкатила коляску в коридор. Шарль Ней и все остальные участники вечеринки пошли следом. Они хихикали как пойманные с поличным дети. — Минутку! — сказал Ширмер и развернул коляску снова к двери. В проеме стояла величественная Крокодилица. — Того, что вы упустили в вашей жизни, — заявил Ширмер, — с лихвой хватило бы трём больным, чтобы прожить счастливую жизнь. Желаю вам благословенной ночи при вашей чугунной совести! — Он развернул коляску в сторону коридора. Дальше её покатил Шарль Ней. — К чему столько морали и волнений, Ширмер? — спросил он. — Эта рептилия всего лишь выполняет свои служебные обязанности.

— Да это понятно, но как она это делает, с такой надменностью. Но я всё равно переживу её! Я знал её предшественницу — той было сорок четыре и она сгорела от рака всего за четыре недели, — и я эту скотину. — а сколько, собственно, лет Крокодилице? Скорее всего, уже за шестьдесят! Или что-то около этого! Я и её переживу!

— Прекрасная цель! Мы люди благородные! — ухмыльнулся Шарль, явно издеваясь.