Жизнь взаймы

— Ничего особенного. Просто мне скучно. Далай-лама сказал бы, что это знак хорошего состояния здоровья. По его теории, если кому-то действительно плохо, то у него не должно быть никаких мнимых признаков паники: ведь больной человек слишком слаб, чтобы проявлять их. Господь милостив, не так ли?

Дежурная сестра закончила свой вечерний обход. Лилиан сидела на своей кровати и пыталась читать. Спустя какое-то время она отложила книгу в сторону. Снова надвигалась ночь, а для Лилиан это означало мучительное ожидание сна, а потом кошмар внезапного пробуждения и момент невесомости, когда ты ничего не узнаёшь, даже свою комнату и саму себя, когда чувствуешь себя подвешенной в звенящей тишине и не ощущаешь ничего, кроме страха, этого липкого, смертельного страха, тянувшегося бесконечно долгие мгновения, пока снова не начнешь узнавать своё окно, казавшееся раньше скопищем крестов в хаосе теней, и окно снова становится окном, а комната — комнатой, и пока клубок из первобытного страха и беззвучного крика не вернёт тебя снова на короткое время в этот мир, тебя — Лилиан Дюнкерк.

Кто-то постучал в дверь. В коридоре в красном халате и тапочках стоял Шарль Ней. — Всё спокойно, — прошептал он. — Пойдем к Долорес! Там Ева Браун устроила свою отвальную.

— С чего бы это? Почему она не уедет без лишнего шума? На кой ей ещё устраивать прощальную вечеринку?

— Эта вечеринка нужна нам, а не ей!

— Вы ведь уже отпраздновали в столовой.

— Это, чтобы обмануть сестер. Идем, хватит ныть!

— Не хочется мне.

Шарль Ней опустился на колени у её кровати. — Пойдем, Лилиан, иначе ты не почувствуешь таинственность луны и её серебряного сияния, света мерцающих свечей! Если ты останешься у себя в палате, то будешь злиться, что сидишь в одиночестве, а пойдешь с нами — станешь злиться что пришла. Результат один и тот же! А по сему… пойдем! — Он прислушался, нет ли кого в коридоре, и открыл дверь. Там слышались тяжелые шаги. Мимо них проковыляла пожилая худоба. — Все уже пошли! Даже Лили-Стрептомицин! А вот Ширмер и Андрэ, уже подтягиваются!

Молодой человек, двигаясь в ритме чарльстона, толкал перед собой инвалидную коляску, в которой сидел старик по кличке Борода.

— Смотри-ка, даже мертвецы оживают, чтобы прокричать Еве Мозер Ave Caesar, morituri te salutant[9] — заметил Шарль Ней. — Забудь на этот вечер твое русское наследство, и вспомни лучше веселого отца-валлонца. Одевайся и идём!

— Я не стану переодеваться, пойду в пижаме!

— Иди в пижаме, только иди!

Долорес Пальмер жила этажом ниже и уже три года занимала настоящие апартаменты, состоявшие из спальной, гостиной и ванной комнаты. За это она платила больше всех в санатории, что вызывало к ней особое уважение, и она беспардонно пользовалась им.

— Для тебя в ванной припасены две бутылки водки, — заявила она Лилиан. — Ты где хочешь сидеть? Рядом с дебютанткой, которая отправляется в здоровую жизнь, или с остающимися тут чахоточными? Выбирай сама!

Лилиан огляделась. Картина была ей уже давно знакома: все светильники были прикрыты полотенцами, Борода отвечал за патефон, динамик которого был заглушен набитым внутрь бельём, а Лили-Стрептомицин сидела на полу в углу комнаты, потому что её чувство равновесия нарушалось лекарствами, которые она принимала, и она плохо держалась на ногах. Остальные расселись как попало с несколько искусственным, богемным видом детей-переростков, которые тайком сбежали из своих спален в столь поздний час. На Долорес Пальмер было надето длинное китайское платье с разрезами выше колена. Она источала трагическую красоту, которую сама не могла воспринимать, но которая обманывала её поклонников как мираж в пустыне. В то время, как те расточали себя в экстравагантных выходках, Долорес хотелось всего лишь простой мещанской жизни, до предела наполненной богатством и роскошью. Большие чувства наводили на неё скуку, но она, тем не менее, постоянно пыталась вызывать их в своём окружении и должна была с ними бороться.

Ева Мозер сидела у окна и смотрела на улицу. У неё как-то сразу пропало её счастливое настроение. — Она постоянно ревёт, — услышала Лилиан от Марии Савини. — Что ты на это скажешь?

— А с чего бы это?

— Спроси её сама; ты не поверишь, но она стала считать санаторий своим домом.

— Да, это мой дом, — ответила Ева Мозер. — Здесь я была счастлива. Здесь у меня друзья, а внизу я никого не знаю.

На какое-то мгновение все умолкли. — Но вы же можете остаться здесь, — заметил Шарль Ней. — Никто вам не запрещает.

— Как раз и запрещает! Мой отец! Для него слишком дорого, чтобы я оставалась тут. Он хочет, чтобы я получила специальность. Какую? Я же ничего не знаю и ничего не могу делать! А всё, что я знала и могла, я успела здесь забыть!

— Да, здесь всё вылетает из головы, — спокойно заметила Лили-Стрептомицин из своего угла. — Те, кто провел здесь пару лет, не годятся для жизни внизу.