Жизнь взаймы

— Мне тоже. — упрямо продолжала Лилиан. — Но они все хотели бы с радостью пожить подольше.

Клерфэ молчал. «О чём я тут говорю?» — подумал он. «И зачем? Не для того ли, чтобы убедить себя самого в том, во что я не верю? Этот жесткий, холодный, металлический голос в телефонной трубке, голос жены Феррера!»

— От этого никому не уйти, — произнес он наконец с нетерпением. — И никто не знает, как и когда это его настигнет. Время не обведешь вокруг пальца! Нет таких умельцев! Да и, что собственно такое — долгая жизнь? Всего лишь затянувшееся прошлое. Зато будущего хватает всегда только до следующего глотка воздуха, иногда — до следующих гонок. А больше никто ничего не знает.

Он поднял свой бокал.

— Выпьем за это?

— За что?

— Да, ни за что. Быть может, за то, чтобы у нас было немного куража.

— Я устала от куража, — сказала Лилиан. — И от смерти я тоже устала. Расскажите лучше, что делается там внизу, по ту сторону гор?

— Тоскливо. Постоянно идет дождь. Льёт неделями.

Она медленно опустила свой бокал на стол.

— Дождь! — произнесла она, будто сказала: Жизнь! — А здесь с октября — ни одной капли, только — снег. Я уже почти забыла, что такое дождь.

* * *

Когда они вышли из бара, шел снег. Клерфэ свистом подозвал сани. Они поехали вверх по серпантину. Позванивали колокольчики на сбруе. На улице было тихо в круговерти снега, опускавшегося в ночную темень. Скоро они услышали звон колокольчиков других саней, спускавшихся им навстречу. Кучер притормозил и съехал в сторону на площадку рядом с фонарем, чтобы пропустить ехавших сверху. Всхрапывая, лошадь стала бить копытами. Окутанные вихрями снега, вторые сани проехали мимо них почти без звука. Это были низкие грузовые сани, и на них стоял длинный ящик, обёрнутый черной клеёнкой. Рядом с ящиком лежал кусок брезента, из-под которого выглядывали цветы, а вторым куском была накрыта горка венков.

Кучер перекрестился и пустил лошадь шагом. Последний поворот они проехали в полном молчании и остановились у бокового входа в санаторий. Электрическая лампочка под фарфоровым колпаком высвечивала на снегу желтый круг. В нем лежало несколько упавших с саней живых цветов.

Лилиан выбралась из саней. — Ничем тут не поможешь, — сказала она с мучительной улыбкой. — На какое-то время это можно забыть, но от этого не уйти.

Она открыла дверь. — Спасибо, — пробормотала она. — И простите меня… я составила вам не лучшую компанию. Просто сегодня вечером я не могла оставаться одна.

Я тоже не мог.

— Вы? А вы почему?

— По той же самой причине, что и вы. Я же вам рассказывал звонок из Моте-Карло…

Но вы же говорили, что для вашего друга это было счастьем.

— Счастье бывает разным. Да, и чего только не наговоришь.

Клерфэ потянулся к карману своего пальто.

— Вот вам бутылка вишневки. Вы обещали её санитару. А это водка для вас. Доброй ночи!

Глава 3

Проснувшись, Клерфэ увидел за окном затянутое плотными облаками пасмурное небо и услышал, как порывы ветра заставляли дребезжать стекла.

— Это всё фён, — заметил официант. — Этот теплый ветер с юга всегда нагоняет усталость. Его уже накануне чувствуешь всеми костями, особенно там, где были переломы.

— Вы что же лыжник?

— Да нет. Просто у меня болят старые раны, с войны ещё.

— Но вы же швейцарец! Какая ещё война?

— Я австриец, — отозвался официант. — С лыжами для меня навсегда покончено. У меня одна стопа. Но вы не поверите, как в такую погоду болит та, которой нет.

— А как сегодня снег? Между нами говоря, липкий как мёд. Если верить местной сводке, то снег хороший, а повыше — рыхлый.

Клерфэ решил повременить с лыжами. Он и без того чувствовал себя уставшим; официант, похоже, был прав, говоря о ветре. У Клерфэ тоже разболелась голова, возможно, от вчерашнего коньяка. Он понятия не имел, почему решил добавить, после того, как проводил в санаторий ту странную девушку, в которой смешались вселенская скорбь и жажда жизни. А ведь странные они люди, здесь в горах — вроде как без кожи. Ему подумалось, что и он тоже был когда-то таким, лет тысячу тому назад.

«Но ведь я здорово изменился! Вернее, должен был измениться. И каков итог? Что во мне осталось, кроме цинизма, иронии и ложного превосходства? А что дальше? На сколько гонок меня еще хватит? Может, меня уже пора списать? А что потом? Что ждет меня дальше? Пост представителя автомобильной фирмы где-нибудь в глухомани и медленно надвигающаяся старость с бесконечно долгими вечерами, когда сил будет становиться всё меньше, и останутся только одни воспоминания, приносящие боль, безропотная покорность, постоянно изнуряющая тебя, останутся рутина и жалкая тень бытия, которые ещё больше будут изнурять своей пресной монотонностью»?

Вселенская скорбь — заразительная штука, подумалось ему, и он поднялся из-за стола. Полжизни прожито, а нет ни цели, ни опоры. Он надел пальто и, к своему удивлению, обнаружил в кармане черную замшевую перчатку. Он нашел её вчера на столе, когда вернулся в бар, проводив Лилиан Дюнкерк. Должно быть, она её просто забыла. Он положил перчатку обратно в карман, в надежде вернуть её позже, когда снова будет в санатории.