Жизнь побеждает

Тревожные часы начинаются утром следующего дня: у Туманского сильно болит рука и температура быстро поднимается. Доктор Митин сам вынимает термометр у больного.

— Все в порядке, Виктор Михайлович, — бодро говорит Митин Туманскому:— тридцать семь и одна десятая.

В действительности температура — тридцать восемь. Ту- манский чувствует, как усиливается жар. Впрочем, и сейчас он уверен, что это не «ЕВ» изменила свои свойства, а, по всей вероятности, прививка вызвала приступ туляремии, которой он болел давно.

А за столом Берлин продолжает сражение с рукописью габчжу-манрамбы. Сколько раз приходилось откладывать в сторону это исследование, чтобы отправиться в экспедицию или выполнить другую практическую работу! Все-таки оно подвигалось. Из ги-вана — железной глинистой охры, ман- чена — корней Aconitum napellus, му-сы — серы, ли-ши — гвоздики составлялись «большое желтое лекарство» и другие снадобья, рекомендуемые сводкой габчжу-манрамбы. Они испытывались на лабораторных животных, предварительно зараженных чумой. Снадобья не помогали. В светлой лаборатории мистический туман рассеивался, и ясно обнаруживалось бессилие ламистских медиков.

Входит врач Обухова. Даже по ее голосу можно почувствовать, что положение кажется ей очень серьезным. Туманский успокаивает ее:

— Должен вам сказать, что мне лучше и нет решительно никаких оснований для беспокойства. Жаль только, если все это несколько затемнит результаты опыта.

И действительно, через несколько часов температурная кривая сперва медленно, но затем все резче и решительнее начинает скользить вниз...

«Канонизированная и поэтому утратившая всякую пластичность и прогрессивность теория тибетской медицины...— пишет Берлин, — прививает населению неправильные готовые взгляды и канонизированные незыблемые истины, сбивая этим эмпирические искания с правильного пути и выступая благодаря этому как фактор, тормозящий прогресс науки и практики».

Абрам Львович Берлин.

Не только законченная этими фразами рукопись Берлина, но и Туманский, выздоровевший и теперь спокойно читающий книгу, и Коробкова, и этот опыт, представлявший новый шаг смелой экспериментальной науки, осуждали всю ту мертвечину, которая мешала победному движению настоящей науки.

После окончания карантина врачей, прививших себе культуру микробов «ЕВ», торжественно встретили работники института. Каждый старался пожать руку, сказать что-нибудь приятное, проявить внимание.

Институт решил продолжать опыты. Вакцина «ЕВ» была введена еще пяти товарищам — лаборантам и научным сотрудникам, которые добивались права участвовать в эксперименте. В третьей группе было уже восемь добровольцев.

Так окончился опыт, который происходил в советском научно-исследовательском институте.

В декабре 1939 года, прежде чем опубликовать очерк об опыте, я решил показать рукопись одному из участников эксперимента — Абраму Львовичу Берлину.

День этот, снежный, не по-зимнему теплый, запомнился мне надолго.

Берлин прочитал очерк, сделал несколько замечаний, а потом, как обещал еще при первом знакомстве, стал рассказывать о своей жизни, о борьбе с сыпняком в гражданскую войну, о работе на чумных эпидемиях в Монголии. Совсем незаметно, будто его жизнь была неразрывной частицей другой, большой биографии, он перешел на рассказ о всей истории борьбы нашей науки против чумы.

— И ведь прошло очень немного лет, — говорил он. — Жив Исаев, который поймал первого чумного тарабагана, Суворов и другие участники маньчжурской эпопеи. Пройден очень большой путь, но осуществление идеи заняло, в конце концов, сроки одной человеческой жизни. — Помолчав, Берлин добавил: — Если бы об этой работе написать, можно было бы так и назвать книгу: «История одной идеи», или лучше. «Осуществление идеи»!

Мы условились встретиться и подробно поговорить в другой раз, но сделать этого не удалось, так как через несколько дней советский микробиолог Берлин погиб в результате трудного и опасного лабораторного опыта.

Протгьв смерти

Эта книга была начата до войны. То, чего не успел мне рассказать Абрам Львович Берлин, я пытался восполнить документами, разбросанными по архивам, книгами, беседами с другими чумологами. На фронте часто вспоминалась оставшаяся в Москве незаконченная работа.

Вспоминалась, так как в эти годы становилось особенно ясным, что опыты Покровской, Берлина и других советских ученых-чумологов — одно из первых сражений с фашизмом, что победы, одержанные в лабораториях, — военные победы.

Да это и действительно так!

В дни битвы на Курской дуге далеко в тылу трое добровольцев испытывали на себе новый метод противочумных прививок при помощи живых вакцин. Двоим из них было введено по миллиарду сто миллионов микробных тел, а одному — шестьсот миллионов.

Опыт являлся продолжением целой серии научных работ и одновременно битвой не с возможным, а реальным военным противником, не только с микробами чумы, но и с «людьми», которые пытаются использовать микробы против человека.